Великая княжна в изгнании. Рассказ о пережитом кузины Николая II
Шрифт:
Мы с нетерпением ждали обещанной оккупации союзными войсками северного побережья Черного моря. Родители мужа не могли покинуть Киев, и мы очень беспокоились за них, ведь немцы давно ушли оттуда. В то время сообщение с Киевом было настолько затруднено, что им пришлось ждать, пока союзники очистят область и позволят им уехать. Мы ждали, что они приедут к нам в Бухарест, где мы наконец снова сможем оказаться вместе. Но союзники медлили с оккупацией, потеряв много драгоценного времени. Французы оккупировали Одессу нескоро и без большого желания; результат оказался разочаровывающим. Генерал, командовавший операцией, действовал топорно и бестактно; его штабные превышали свои полномочия и оскорбляли местное население, которое относилось к ним с подозрением. Французские же солдаты соскучились по дому; они с ненавистью относились ко всему, что связано с войной; вполне естественно, они не испытывали
Ранее в 1918 году несколько русских офицеров, которым удалось избежать первой волны большевистских массовых казней, собрались на реке Дон, где образовалось ядро будущей Белой армии. Вскоре к ним присоединились беженцы с севера и военные из подразделений, посланных на поддержку румын до революции. Они и многие другие, кто вырвался из-под власти большевиков, не могли вернуться домой, боясь репрессий, пробирались на Дон, кто группами, кто поодиночке. Они перенесли неописуемые тяготы, которые трудно представить в наш современный век. История их подвигов останется нерассказанной и почти совсем неизвестной в остальном мире. Несмотря на свои страдания, они радовались одному: возможности борьбы с красными. Но для борьбы у них почти ничего не было. Они обносились, истрепались. Не хватало ни еды, ни боеприпасов, ни медицинских принадлежностей, а главное – денег. Союзники начали им помогать. Так называемая иностранная интервенция продолжалась два года, но безрезультатно. Однако к этому вопросу мы вернемся позже.
Глава III
Придворная интерлюдия
В начале января 1919 года мы переехали во дворец Котрочень, но Рождество и Новый год провели еще в отеле. В канун Нового года британская военная миссия, с членами которой мы очень подружились, пригласила меня и моего мужа к ужину. Среди гостей мы встретили в том числе начальника штаба короля Фердинанда с супругой. Ближе к концу ужина генерал Гринли выпил за здоровье короля Румынии, а румынский генерал предложил тост за короля Георга; оркестр исполнил гимны обеих стран. Затем генерал Гринли снова встал и предложил тост за меня. Оркестр исполнил старый гимн Российской империи. Тогда я услышала его впервые после революции. Когда я стояла за столом и слушала знакомую мелодию, по моему лицу текли слезы. Британские офицеры поняли мою боль, все они по очереди подходили ко мне и чокались со мной.
Дворец Котрочень находится невдалеке от Бухареста. Он представляет собой большое здание, построенное вокруг прямоугольного внутреннего двора, в центре которого стояла дворцовая церковь. Нам отвели целые апартаменты; комнаты были удобными и приятно обставленными, мы снова чувствовали себя достойными людьми. Если бы не постоянная, неизменная тревога за отца, о котором я давно ничего не слышала, если бы не полное отсутствие вестей от него и невозможность ему помочь, жизнь наша могла бы показаться даже приятной.
Во дворец я переехала с тем же единственным, довольно потрепанным, чемоданом, который вывезла с собой из России; туалетные принадлежности были теми же самыми, с никелированными крышками, которыми я пользовалась во время войны. Мои немногочисленные поношенные платья были перешиты из довоенного гардероба – значит, им было более четырех лет. Шелковых чулок не было, я носила толстое хлопчатобумажное нижнее белье. Кроме того, у меня осталось несколько разрозненных носовых платков со срезанными инициалами. Муж мой выглядел примерно так же; покидая Петроград, мы взяли с собой лишь то, что могли унести на себе. Кроме того, мы старались не брать ничего, по чему нас могли бы опознать в случае обыска.
Еще находясь в отеле, я послала за портнихой, которая принесла несколько парижских моделей, среди которых мне особенно понравилось коричневое платье, связанное из шелковых нитей. По ее словам, платье было сшито в новом модном доме Шанель, восходящей звезды на парижском модном небосклоне. Цены намного превосходили мои возможности, поэтому я ничего не купила. Да я и разучилась носить красивые платья, ведь мое общение с миром моды прервалось много лет назад. Но имя Шанель я помнила. До войны девушка по имени Шанель держала шляпный магазин на улице Камбон; я гадала, уж не она ли это.
Узнав о скудости моего гардероба, королева Мария поделилась со мной чем могла. Платья, которые были мне длинны и велики, подогнала по фигуре королевская портниха. Кроме того, королева поделилась со мной туфлями, чулками и бельем. Посмотревшись в зеркало, я увидела другую личность, о которой почти забыла. Путятин также получил несколько костюмов от короля.
Жизнь в замке Котрочень быстро вошла в колею и весьма походила на довоенную. Мы вспомнили о старых привычках, хотя приобрели и новые. После войны возникло много трудностей, проблемы требовали немедленного решения. Королева энергично взялась за дело и откликалась на все новые требования; не щадя себя, она трудилась с утра до вечера. Мне еще не доводилось видеть представительницу королевской семьи, которая бы так радовалась деятельности, как она. Для нее не существовало ни неприятных, ни утомительных официальных задач. Румынии вскоре предстояло значительно расширить свою территорию; честолюбивые замыслы королевы оправдались сверх всяких ожиданий. Королева Мария уже представляла себя в византийской тиаре и мантии, которыми ее наделят в древнем городе Алба-Юлия, хотя тогда новые границы ее владений еще не были определены. О таком миге она мечтала всю свою жизнь.
Мы с королевой Марией проводили вместе много времени; она как могла старалась отвлечь меня от тревожных мыслей, помочь мне пережить трудное время неопределенности и неуверенности. Чем чаще мы с ней виделись, тем больше она мне нравилась. Она была искренней во всем, что делала и говорила, и в ее поведении не было никакой рисовки. Прежде всего она была женщиной, ярким существом, полным жизни, здоровья и добродушия. Даже в своем детском тщеславии она оставалась искренней; то было тщеславие очень красивой женщины. Она явно восхищалась собой и часто, говоря о себе, как будто упоминала и описывала какое-то другое очень красивое и привлекательное создание. Она словно постоянно смотрела на себя со стороны. В то же время она была неизбалованной, пылкой и способной на великую преданность. Несмотря на любовь к роскоши, она без жалоб терпела большие неудобства и лишения, когда, перед германской оккупацией, двор, вместе с правительством и армией, вынужден был перебраться в Яссы. Она никогда ни на что не жаловалась и разделяла все тяготы со своим народом. Кроме того, она отличалась бесстрашием и постоянно подвергала себя опасности, навещая охваченные эпидемией деревни и госпитали, где лежали солдаты, болевшие тифом и холерой.
Королева Мария была очень привязана к своим детям, но как будто не понимала, что с ними делать и как обращаться после того, как они вырастали и демонстрировали свой характер. В тот период ее очень беспокоило поведение ее старшего сына Кароля, к которому она питала особую любовь. За несколько месяцев до того, не известив родителей, Кароль женился на Зизи Ламбрино, дочери румынского генерала, которая родила ему сына. После долгих уговоров он согласился официально оставить ее, но продолжал тайно встречаться с нею.
Наконец от Зизи избавились. Их с сыном поселили на удобной вилле, назначив обоим содержание. Через несколько лет Кароль женился на моей двоюродной сестре Елене, старшей дочери короля Греции Константина I, но их супружеская жизнь не заладилась. У Кароля начался новый роман с женой румынского офицера Магдой Лупеску, ради которой он отказался от прав на престол и был выслан за пределы Румынии.
Трудно было понять, о чем думает Кароль; он был человеком скрытным. Он имел очень мало общего с родителями; мне показалось, что они его побаиваются. Хотя они пошли на решительные меры, узнав о его первом браке, который провозгласили незаконным, в остальном избегали вмешательства в его личные дела и пристрастия. Кароль держался особняком и относился к родственникам вызывающе. За его отношением крылось либо неподдельное презрение, либо своего рода комплекс неполноценности. Со мною он держался так же, как со своими родителями и сестрами; хотя мы на протяжении многих месяцев ежедневно встречались за обедом и ужином, мне никогда не удавалось услышать от него что-то интересное. Несмотря на его враждебность, я не могла не заподозрить, что в его поведении, помимо вызова, содержится что-то еще. Много лет спустя моя догадка подтвердилась. В 1925 году мы с ним встретились в Париже. Кароль направлялся в Лондон, на похороны королевы Англии Александры, где должен был представлять своего отца. По какой-то причине он решил нанести мне визит. Наша беседа продолжалась много дольше, чем ожидали мы оба. Воодушевила ли его атмосфера моей скромной парижской квартиры, или я предстала перед ним в ином свете после того, как начала жить независимо? Как бы там ни было, наш тогдашний разговор был чрезвычайно интересен. Кароль продемонстрировал ум, практичность и высокий уровень культуры. Тогда я поняла: несмотря на то, что он был сыном немца и англичанки, он вырос очень самобытным, подлинным представителем своей полуцивилизованной-полувосточной страны, привыкшей потакать своим желаниям. Вот почему, несмотря на то, что он не раз нарушал общепринятые нормы, у него имелось немало сторонников, и его карьера развивалась успешно.