Великая оружейница. Рождение Меча
Шрифт:
Ночь в степных очах полыхнула отсветом зарницы.
– Я не ребёнок, я женщина! – дохнула Смилине в лицо молодая страсть. – Женщина, которая хочет быть твоей.
Да, этот огонь был погорячее того, который Смилине доводилось укрощать в кузне. Он жёг даже её жаропрочные руки.
– Ты – моя, – шепнула она в раскалённой близости от губ девушки. – Только я проклятую бездну лет не понимала этого. Но лучше поздно, чем никогда.
Руки Свободы – две гибких и тёплых лозы – обвились вокруг её шеи и плеч.
– Ещё совсем не поздно. Наоборот, самое время!
Они договорились встретиться в будущий шесток на берегу их любимого озерца – до рассвета, когда хороший клёв. Кто-то из мудрецов
В кузню Смилина возвращалась, шатаясь на ходу. Она не выпила ни капли хмельного, но ноги спотыкались, глупая улыбка растягивала рот, а внутри разливалось солнечное тепло, золотое, как эта осень. Выходного не было три седмицы, и Смилина сегодня всех отпустила, но несколько отставших учениц отрабатывали свои уроки. Наставницей Смилина была строгой: не успеваешь – кровь из носу, а догони. Вот они и старались.
Впрочем, сегодня её нутро размягчилось и подобрело. Она отметила успехи учениц и велела всем выметаться.
– Ладно, дуйте отдыхать. Но завтра чтоб были на месте вовремя и готовыми!
Обрадованных учениц как ветром сдуло, а Смилина положила на наковальню сломанный нож Свободы, склонилась над ним и задумалась. Девушка просила сделать так, чтобы отец ничего не заметил. Опытный глаз оружейницы видел все недостатки работы: нож был красив, но клинок никуда не годился изначально, вот и сломался даже в девичьей руке. Снова поплыли приятные картинки сегодняшней встречи, и Смилина опять заулыбалась.
«А где же твой конь? Или не нашлось скакуна тебе по росту?» – спросила она, заметив, что Свобода сегодня в лесу пешком.
«А мой Бурушка всегда готов бежать на зов!» – рассмеялась девушка.
Она звонко, по-мальчишески свистнула и закричала:
«Бурушка-Косматушка! Встань передо мной, как лист перед травой!»
Её голос разнёсся в тишине леса огнекрылой птицей, и Смилина услышала грохот копыт. Не топот, а именно грохот. К ним скакал игреневый жеребец – чёрный с белой гривой и хвостом, и какой!.. «Конь бежит – земля дрожит» – это было как раз про Бурушку. В детстве Свобода могла довольствоваться обычным скакуном, но для её нынешнего роста все лошади средних размеров стали мелковаты. Однако нашёлся конь ей под стать – настоящий богатырь; даже Смилина на нём, пожалуй, не смотрелась бы нелепо. Его атласная грива победным стягом реяла на скаку, копыта тонули в светлых лохматых щётках, а пышный льняной хвост струился до земли. К его седлу был приторочен лук и колчан со стрелами. «Дочь кочевницы», – с задумчивой нежностью вздохнулось Смилине.
«Вот мой Бурушка!» – Свобода ласкала шелковисто-вороную шею красавца.
Лес кончился, раскинулся луг. Смилина не сводила восхищённых глаз с прекрасной всадницы, и из её груди рвались громовые раскаты счастливого смеха. Свобода смеялась в ответ нежным бубенчиком, звон которого плясал и нёсся над травами вместе с вольным ветром…
Предвкушение нового свидания грело сердце, а пока Смилина стояла над сломанным ножом в раздумье. Рукоять мерцала самоцветами и чернёным серебряным узором, благородным и богатым, даже тщеславным. Но, как всё тщеславное, в своём прямом назначении нож оказался не ахти. И качество стали неважное, и сама ковка небрежная. Не иначе, нерадивый торопыга делал, его и мастером-то не назовёшь. Уж точно не Одинец, тот бы такого разгильдяйства не допустил. А батюшка-князь погнался за внешней красотой, выбирая подарок для дочери… Наверно, потому что с настоящим степным клинком, и прекрасным, и несокрушимым, ему духу не хватило справиться.
Оружейница раздула горн и отделила обломок клинка
Часть 2. Княжна Победа и князь-колдун
Предрассветная тишина озера раскинулась незамутнённым зеркалом под медленно светлеющим небосклоном. Крепкая зябкость и пронзительная осенняя тоска звенели в воздухе, который лился в грудь и пробирал до мурашек. Свобода скакала на Бурушке по песчаному берегу, а её сердце частило в предчувствии долгожданной встречи.
Соскочив с седла, она отпустила своего любимца. Бурушка был умён, его даже привязывать не требовалось. Иная глуповатая и своевольная лошадь не преминет убрести куда-нибудь, ежели за нею не следить, а он – нет. Стоит там, где его оставили, всё знает, всё понимает, только что по-человечьи сказать не может. За то девушка им и дорожила. Наряды да украшения для неё мало значили, а вот друг верный – всё. Ну, и за красоту его богатырскую – тоже любила.
Песок смягчал шаги, ноги тонули в нём. Не лето красное уж было на дворе, резкий холодок пытался остудить ей щёки, но они только ярче разгорались от внутреннего неугасимого огня. Свобода вглядывалась вдаль, в тёмный зазубренный частокол леса, скользила взором вдоль берега, высматривая: не идёт ли Смилина?
Под женским платьем на ней всегда были порты и сапожки, чтоб ездить верхом. На теле – меховая безрукавка, подпоясанная широким кожаным ремнём, бобровая шапка, у седла – лук и полный колчан стрел, а в сердце – тягучее волнение, то и дело накатывавшее ласковой волной. И вот её зорко прищуренные глаза заблестели, губы дрогнули, и Свобода засияла счастливой улыбкой: углядела. По берегу ей навстречу шагала та, о ком были её думы и сны. Казалось непривычным видеть её с гладкой головой, увенчанной одной лишь чёрной косицей, но новый облик уже укладывался в сердце, прорастал в нём тёплыми корешками.
– Здравствуй, милая.
Звук этого голоса погладил сердце, точно большая, горячая и шершавая ладонь. От чёрного одеяния веяло грустью, но Смилина несла своё вдовство с мягким достоинством и оттого поначалу казалась немного неприступной. Свобода замирала в нерешительности, не зная, как подступиться к этой крепости. Она знала лишь путь страсти, радости и задора, но тут её жгучий напор натыкался на стену спокойно-ласковой, мудрой серьёзности. Он ставил её на место и охлаждал нетерпеливый пыл. И Свобода, чувствуя в себе запас гибкости, подстраивалась, обвиваясь лозой и отогревая эту задумчивость своим душевным жаром.
– Ты заставила меня ждать встречи слишком долго, – лукаво ластясь, прильнула девушка к женщине-кошке. – Я еле вытерпела!
Мягкий смешок коснулся её сердца пушистой лапой, и губы утонули в согревающей нежности поцелуя.
– Учись терпению, горлинка моя. Терпение – благо.
– Что поделать, нет во мне сей добродетели! – рассмеялась Свобода.
– Сейчас будем её в тебе взращивать, – улыбнулась оружейница. – Чтобы удить рыбу, этого добра требуется немало.
Пылкой девушке возлюбленная казалась слишком сдержанной внешне, но Свобода знала: внутри есть огонь. Жар земных недр, раскалённое дыхание Огуни. Этот дар мог быть разрушительным у кошки иного, более нетерпеливого и вспыльчивого склада, но только не в Смилине. Выдержка – вот основное качество, которого она требовала от своих учениц. И брала в обучение далеко не всякую желающую, отдавая предпочтение спокойным, а не «живчикам». С огнём шутки, как известно, плохи.