Великая оружейница. Рождение Меча
Шрифт:
– Какое это чудесное место! – шепнула она, присаживаясь и срывая спелую ягодку земляники. – Отчего здесь так тепло среди зимы?
– Это Тишь, – ответила Смилина. – Она здесь очень близко к поверхности. Её воды поистине живительны.
На палец Свободы села бабочка, и девушка с восхищённой улыбкой поднесла её к глазам, а оружейница в своём посветлевшем сердце радовалась, что грустные мысли рассеялись и улетели прочь от невесты.
Вечером, после отбытия Свободы домой, семейство задумчиво собралось за столом ещё раз, провожая этот тихий день.
– Хорошая девушка, совсем не спесивая, хоть и княжна. И весела, и
– Вы мою Свободу ещё плохо знаете, родимые, – усмехнулась оружейница. – Она вовсе не ленивая белоручка. Дома у себя она с лошадьми возится наравне с мужиками-конюхами, даже стойла убирать не гнушается. К скотине подход имеет. А какая она охотница, вы б видели! Из лука бьёт без промаха.
– Ну-ну, понятно всё с тобой, – хмыкнула Вяченега, похлопывая Смилину по плечу. – Влюблена по уши, что тут скажешь. Поглядим, как она в хозяйстве управляться станет. Иль служанок с собою привезёт? А это – рты. Их ведь тоже кормить надобно.
– Не беспокойся, матушка, я всех прокормлю. – Оружейница отправила в рот ложку сладкой кутьи, улыбаясь своим мыслям о любимой. – Достаток у меня есть, ты знаешь.
Доход, который Смилине приносило её ремесло, она использовала с умом: не тратила направо и налево, а в само дело пускала и откладывала в кубышку. Сбережений у неё уже накопилось четыре сундука: два с серебром, два с золотом, которые хранились в подвале под зачарованным замком. Вдобавок Ворон обещал дать за Свободой приличное приданое, но это было неважно. Душу Смилины грела любовь. Каждая мысль об избраннице врывалась в сердце тёплым лучиком и освещала её дни подобно яркому весеннему солнцу.
Зима промелькнула и вправду быстро. Зазвенели ручьи, хрустально засверкали сосульки, а на проталинках пробивались к солнышку подснежники и лиловая сон-трава, цветы и стебли которой серебрились трогательным светлым пушком. Смилина сделала для любимого коня Свободы подковы, наделив их волшбой с тем же действием, что и у кольца; теперь княжна каталась в Белых горах на Бурушке, и весенний ветер румянил ей щёки и трепал косу.
– Закрой глаза, – сказала ей однажды Смилина, беря коня под уздцы.
– И что меня ждёт, когда я их открою? – засмеялась Свобода, озарённая белогорским солнцем.
– А вот увидишь, – загадочно улыбнулась оружейница.
Конь ступил за нею в проход, и они оказались у входа в святилище Лалады в сосновом лесу. Солнечный воздух, напоенный влажной свежестью, тонко перезванивался голосами птиц, а у входа в пещеру раскинулся целый пушистый ковёр из сон-травы.
– Ой, какие чудесные! – Свобода присела и протянула руки к цветам, но не срывая, а лишь нежно касаясь их головок.
А из пещеры звенели голоса дев Лалады. Свобода восхищённо насторожилась, внимая стройному пению, которое струилось сияющим ручейком и до светлых слёз пронзало душу. Две жрицы в белых подпоясанных рубашках, окутанные русыми плащами волос едва ли не до пят, вышли навстречу оружейнице и её невесте, знаками приглашая войти. Влекомая Смилиной за руку, Свобода ступила внутрь озарённой
Солнце над рекой,
Солнце над рекой,
Ой, солнце над рекой
Подымается.
Лада у ворот,
Лада у ворот,
Ой, лада у ворот
Дожидается.
Ой, лада у ворот
Дожидается.
Вот выносят к ней,
Вот выносят к ней,
Ой, да вот выносят к ней
Злата полны сундуки.
Ой, да вот выносят к ней
Злата полны сундуки.
«Это не моё,
Ой, это не моё,
Ой, это не моё –
Это матушки моей…
Ой, это не моё,
Это матушки моей».
Вот выносят к ней,
Вот выносят к ней,
Ой, да вот выносят к ней
Лук тугой да колчан.
Ой, да вот выносят к ней
Лук тугой да колчан.
«Это не моё,
Это не моё,
Ой, да это не моё –
То сестрицы моей…
Ой, да это не моё –
То сестрицы моей…»
Тут подносят ей,
Тут подносят ей,
Ой, да тут подносят ей
Вострый меч-кладенец.
Ой, да тут подносят ей
Вострый меч-кладенец.
«Это не моё,
Это не моё,
Ой, это не моё –
Это тётушки моей».
Вот выводят к ней,
Вот выводят к ней,
Вот выводят к ней
Красну девицу.
Вот выводят к ней
Красну девицу…
«Это я возьму,
Это я возьму,
Ой, да это вот возьму –
Это ладушка моя».
Солнце над рекой,
Солнце над рекой,
Солнце над рекой
Подымается.
Лада у ворот,
Лада у ворот,
Ой, лада у ворот
Дожидается…[4]
Очутившись в середине круга, окружённая чистым созвучием голосов, Свобода взволнованно сверкала слезинками на глазах, а её губы шевелились в ошеломлённом «что это?» Сжимая её руку, Смилина приложила палец к губам: «Тсс».
Жрицы плыли в завораживающей пляске, покачивая полными воды чашами. Стройными берёзками склонялись они все как одна, скользили лодочками, а их руки гнулись шеями лебедей: то левая рука перехватывала чашу, то правая; оборот через плечо, поклон, ножка из-под подола длинной сорочки – вперёд носком; длинные волосы вились и колыхались живыми плащами. Над чашами сияли сгусточки золотого света, и девы перебрасывались ими в стройном и зачаровывающем порядке: одна подбросила, другая поймала и перекинула следующей, и сверху это действо сливалось в сияющий рисунок цветка с множеством лепестков. Ни одно движение не выбивалось из общего единства. Лилась песня, то звеня бубенчиками птичьих голосов, то разворачиваясь потоками горного ручья, наполненного солнечным блеском. Её свежесть была чище дыхания ландышей, а нежность – легче пуха. По щекам Свободы катились слёзы, а на губах дрожала счастливая улыбка, и сердце Смилины откликалось пронзительно и горячо.