Великая Российская трагедия. В 2-х т.
Шрифт:
Не знаю, сколько бы мы прожили здесь, если бы не мощное жилищное строительство в Москве в годы, предшествовавшие Московским Олимпийским играм. Москвичи помнят, что проблема жилья решалась в 1975-1980 гг., и даже позже, очень эффективно (это уже при Ельцине, который стал “хозяином” Москвы, почти разрушили созданную тогда строительную индустрию города).
Однажды меня пригласили в исполнительный комитет Дзержинского районного Совета и предложили выбрать более просторную квартиру в трех- четырех районах Москвы: на юго-востоке столицы, в районе Серебряного Бора, микрорайонах Бибирево и Медведково. Не знаю почему, но мы с женой избрали Медведково, квартиру на улице Шокальского. С 1977 года мы и жили там. Дети ходили в ясли, детский сад, закончили среднюю школу.
У меня были хорошие отношения с жильцами дома, округой. Когда меня избрали первым заместителем Ельцина в 1990 году, было буквально паломничество жильцов из окружающих нас домов. Люди радовались, поздравляли. Больше года я прожил в этой квартире, уже работая в руководстве Верховного Совета России. В период 19-21 августа 1991 года жильцы здесь сформировали целый отряд и дежурили круглосуточно вокруг нашего дома на случай нападения на мою квартиру...
Как-то моя машина застряла в луже и грязи перед домом и мы долго выбирались. Этот факт стал известен Ивану Силаеву, и он потребовал от финхозуправления Совмина дать ему сведения о моих квартирных условиях, включая учет факторов безопасности. Вскоре Силаев сам позвонил мне и предложил квартиру в том же доме, где он жил сам — на улице Косыгина. Мы осмотрели — квартира была большая, на прекрасном месте, но страшно запущенная, грязная. Месяца два-три ремонтировали, чистили. Въехали. И сразу же появилась подленькая статейка в газете “Гласность”.
Начали осваиваться. Но, странное дело, к чему ни прикоснешься — электрический разряд. Приехали специалисты: так я и не понял их заключение, но рекомендация была однозначной — жить здесь постоянно нельзя. Выехали в Архангельское. Ельцин в разговоре при какой-то встрече вдруг предлагает: въезжайте в бывшую квартиру Горбачева — это ведь по соседству с домом, откуда вам пришлось выехать — там нет непонятных электрических разрядов. Я, конечно, сразу же отверг это предложение. И заодно говорю: “На днях звонил Юрий Михайлович Лужков, пообещал что-то подобрать. Не стоит Президенту ломать голову над моим квартирным вопросом.”
И действительно, через несколько дней приходит Лужков, сообщает, что есть подходящая свободная квартира, кажется, какое-то время в ней жила семья Черненко, когда он заведовал общим отделом ЦК, а потом, кажется, Луис Корвалан или Генсек какой-то еще дружественной партии. Сообщил также, что он предлагал ее Ельцину — тот с супругой осматривал — не подошла... Квартира, действительно, большая. И очень много разных кладовок, наверное, треть всей площади... И тоже очень грязная, запущенная. Опять — ремонт, месяца два-три. И не за счет Верховного Совета, как утверждали некоторые газеты, а из своего собственного, далеко не богатого семейного бюджета. В общем, в начале 1992 года въехали в эту квартиру.
И... отвратительная сцена. Является один крупный ученый деятель, которого я глубоко уважаю, и говорит мне: “Ельцин эту квартиру обещал мне...” Я — буквально сражен. Что делать? Что сказать? Спрашиваю: “Уверяю вас, я этого не знал, может быть, мне выехать?” — “Да нет, Руслан Имранович, я не в этом смысле говорю. Помогите мне получить другую, не худшую. Ведь мы, ученые, должны иметь возможности для нормальной творческой работы. А вы меня “вытащили” из города, где я годами налаживал свой быт...” Этот нелепый казус, кажется, пошел ему на пользу: в возмещение “морального ущерба” получил от Президента огромную дачу, в районе Барвихи. Но у меня на душе остался неприятный осадок.
Помнится, как-то в “Огоньке” Федор Бурлацкий с издевкой писал о Брежневе, что вот, мол, смотрите, чем он занимался — распределением квартир среди приближенных!.. Этот эпизод никак не забывался. Разговорился на эту тему с одним близким давним товарищем, известным ученым-социологом. Он тогда сказал: “Видишь ли, для Ельцина все эти рассуждения о Президенте, разделении власти, Конституции, верховенстве Закона имеют совершенно абстрактный характер. Он воспитан партийной эпохой, сделал в номенклатурной среде головокружительную карьеру, не имея никаких способностей, за исключением одной: играл свою роль в команде партбоссов. В глубине души он и сегодня чувствует себя не конституционным Президентом, а Генеральным секретарем партии, т.е. “хозяином” страны, единственным в государстве человеком — награждающим, милующим и наказывающим. Ты совершил большую ошибку, отказавшись принять квартиру из рук “хозяина” — Ельцина, и приняв ее от городских властей. Это выйдет тебе боком”...
Умный он, мой старый ученый товарищ. Хорошо прогнозировал. И развитие этого квартирного сюжета — тоже.
Конспект: Николай Михайлович Карамзин.
Новгородская республика
“... Так Новагород покорился Иоанну, более шести веков слыв в России и в Европе державою народною, или республикою, и действительно имея образ демократии: ибо вече гражданское присваивало себе не только законодательную, но и вышнюю исполнительную власть; избирало, сменяло не только посадников, тысяцких, но и князей, ссылаясь на жалованную грамоту Ярослава Великого; давало им власть, но подчиняло ее своей верховной: принимало жалобы, судило и наказывало в случаях важных; даже с московскими государями, даже и с Иоанном заключало условия, взаимною клятвою утверждаемые, и в нарушении оных имея право мести или войны; одним словом, владычествовало как собрание народа афинского или франков на поле Марсовом [124] , представляя лицо Новагорода, который именовался Государем.
124
Николай Михайлович Карамзин. История государства Российского. Том IV- VI. Тула, 1990, с.459.
Не в правлении вольных городов немецких — как думали некоторые писатели, — но в первобытном составе всех держав народных, от Афин и Спарты до Унтервальдена или Глариса, надлежит искать образцов новогородской политической системы, напоминающей ту глубокую древность народов, когда они, избирая сановников вместе для войны и суда, оставляли себе право наблюдать за ними, свергать в случае неспособности, казнить в случае измены или несправедливости и решить все важное или чрезвычайное в общих советах. Мы видели, что князья, посадники, тысяцкие в Новагороде судили тяжбы и предводительствовали войском: так древние славяне, так некогда и все иные народы не знали различия между воинскою и судебною властию. Сердцем или главным составом сей державы были огнищане, или житые люди, то есть домовитые, или владельцы: они же и первые воины, как естественные защитники отечества; из них выходили бояре или граждане, знаменитые заслугами. Торговля произвела купцов: они, как менее способные к ратному делу, занимали вторую степень; а третью — свободные, но беднейшие люди, названные черными. Граждане младшие явились в новейшие времена и стали между купцами и черными людьми. Каждая степень без сомнения имела свои права: вероятно, что посадники и тысяцкие избирались только из бояр: а другие сановники из житых, купцов и младших граждан, но не из черных людей, хотя и последние участвовали в приговорах веча. Бывшие посадники, в отличие от степенных или настоящих именуясь старыми, преимущественно уважались до конца жизни. — Ум, сила и властолюбие некоторых князей: Мономаха, Всеволода III, Александра Невского, Калиты, Донского, сына и внука его, обуздывали свободу новгородскую, однако ж не переменили ее главных уставов, коими она столько веков держалась, стесняемая временно, но никогда не отказываясь от своих прав.
История Новагорода составляет любопытнейшую часть древней российской. В самых диких местах, в климате суровом основанный, может быть, толпою славянских рыбарей, которые в водах Ильменя наполняли свои мережи изобильным ловом, он умел возвыситься до степени державы знаменитой. Окруженный слабыми, мирными племенами финскими, рано научился господствовать в соседстве; покоренный смелыми варягами, заимствовал от них дух купечества, предприимчивость и мореплавание; изгнал сих завоевателей и, будучи жертвою внутреннего беспорядка, замыслил монархию, в надежде доставить себе тишину для успехов гражданского общежития и силу для отражения внешних неприятелей; решил тем судьбу целой Европы Северной и, дав бытие, дав государей нашему отечеству; успокоенный их властию, усиленный толпами мужественных пришельцев варяжских, захотел опять древней вольности: сделался собственным законодателем и судиею, ограничив власть княжескую, воевал и купечествовал; еще в Х веке торговал с Царемградом, еще в ХII посылал корабли в Любек; сквозь дремучие леса открыл себе путь до Сибири и, горстию людей покорив обширные земли между Ладогою, морями Белым и Карским, рекою Обию и нынешнею Уфою, насадил там первые семена гражданственности и Веры христианской; передавал Европе товары азиатские и византийские, сверх драгоценных произведений дикой натуры; сообщал России первые плоды ремесла европейского, первые открытия искусств благодетельных, славясь хитростию в торговле, славился и мужеством в битвах, с гордостию указывая на свои стены, под коими легло многочисленное войско Андрея Боголюбского; на Альту, где Ярослав Великий с верными новогородцами победил злочестивого Святополка; на Липицу, где Мстислав Храбрый с их дружиною сокрушил ополчение князей суздальских; на берега Невы, где Александр смирил надменность Биргера, и на поля ливонские, где орден меченосцев столь часто уклонял знамена пред Святою Софиею, обращаясь в бегство. Такие воспоминания, питая народное честолюбие, произвели известную пословицу: кто против Бога и Великого Новагорода? Жители его хвалились и тем, что они не были рабами монголов, как иные россияне: хотя и платили дань ордынскую, но великим князьям, не зная баскаков и не быв никогда подвержены их тиранству.
Летописи республик обыкновенно представляют нам сильное действие страстей человеческих, порывы великодушия и нередко умилительное торжество добродетели среди мятежей и беспорядка, свойственных народному правлению: так и летописи Новагорода в неискусственной простоте своей являют черты, пленительные для воображения. Там народ, подвигнутый омерзением к злодействам Святополка, забывает жестокость Ярослава I, хотящего удалиться к варягам, рассекает ладии, приготовленные для его бегства, и говорит ему: “Ты умертвил наших братьев, но мы идем с тобою на Святополка и Болеслава; у тебя нет казны: возьми все, что имеем”. Здесь посадник Твердислав, несправедливо гонимый, слышит вопль убийц, посланных вонзить ему меч в сердце, и велит нести себя больного на градскую площадь, да умрет пред глазами народа, если виновен, или будет спасен его защитою, если невинен; торжествует и навеки заключается в монастырь, жертвуя спокойствию сограждан всеми приятностями честолюбия и самой жизни. Тут достойный архиепископ, держа в руке крест, является среди ужасов междоусобной брани; возносит руку благословляющих, именует новогородцев детьми своими, и стук оружия умолкает: они смиряются и братски обнимают друг друга. В битвах с врагами иноплеменными посадники, тысяцкие умирали впереди за святую Софию. Святители новогородские, избираемые гласом народа, по всеобщему уважению к их личным свойствам, превосходили иных достоинствами пастырскими и гражданскими; истощали казну свою для общего блага; строили стены, башни, мосты и даже посылали на войну особенный полк, который назывался владычным; будучи главными блюстителями правосудия, внутреннего благоустройства, мира, ревностно стояли за Новагород и не боялись ни гнева митрополитов, ни мести государей московских. Видим также некоторые постоянные правила великодушия в действиях сего часто легкомысленного народа: таковым было не превозноситься в успехах, изъявлять умеренность в счастии, твердость в бедствиях, давать пристанище изгнанникам, верно исполнять договоры и слово: новгородская душа служила иногда вместо клятвы. Республика держится добродетелию и без нее упадет.