Великая Российская трагедия. В 2-х т.
Шрифт:
Так в декабре 1992 года Черномырдин стал Премьером России. Надо отдать ему должное: приблизительно месяца два Виктор Степанович стремился налаживать отношения с Верховным Советом. Это ему удалось — ведь с нашей стороны не было препятствий к нормальному сотрудничеству и ранее. По-видимому, это обстоятельство необычайно встревожило Ельцина: 20 марта он в телевизионном выступлении объявил о введении “особого порядка управления страной” (ОПУС). Это была первая попытка осуществить государственный переворот и опрокинуть демократический, конституционный строй в России.
Как известно, тогда был созван внеочередной VIII Съезд народных депутатов, где Ельцин чуть было не лишился президентской власти (не хватило, кажется нескольких
Во всяком случае, с апреля 1993 года наметился отход Черномырдина от прежней позиции по конструктивному сотрудничеству с Верховным Советом. Злые языки утверждали, что он подвергался сильному давлению со стороны Кремля, при этом якобы были использованы сведения о многомиллионных доходах Черномырдина по зарубежным операциям с нефтью и газом через “Газпром”.
Кто его знает, как было в действительности, но, так или иначе, Премьер, вместо того, чтобы заниматься экономикой, находящейся в глубоком кризисе, вдруг начал утверждать, что ему тоже мешает ... “плохая конституция”.
Его активное участие в Конституционном Совещании, являвшееся орудием конфронтации Кремля с Парламентом, основательно подорвали позиции Черномырдина и в обществе, и в Парламенте. Показали, что он не может быть сильным политическим лидером. Его судьба как Премьера была бы завершена на очередном съезде народных депутатов. Черномырдину и его Правительству, в отличие от гайдаровского, пришлось действовать в несравненно лучших условиях. К примеру, отношение в Парламенте к нему, вплоть до его легкомысленных политических выступлений по Конституции, участия в “Конституционном Совещании”, было очень лояльным. Однако проходило время, а Правительство оказывалось не в состоянии разработать ни план корректировки реформ, ни программу приватизации, ни бюджет. Все эти коренные вопросы, намечаемые к обсуждению в Верховном Совете, бесконечно отодвигались на более поздние сроки по инициативе В.Черномырдина. Сам он предпочитал не появляться в Парламенте. Его откровенная боязнь Парламента стала бросаться в глаза уже всем. Мне приходилось давать объяснения, оправдывая Премьера. Анатолий Милюков предпринимал неоднократные попытки объяснить Черномырдину, что его опасения беспочвенны... Но, увы, все было напрасно.
В марте 1993 года Правительство представило в Верховный Совет наименования проектов законов, которые оно намерено разработать в течение 1993 года и предложить принять Верховному Совету. Их было около 60 — к июлю были представлены 11, но плохого качества. Тем не менее, мы их доработали и приняли. Банкротство Премьера становилось очевидным. Он плохо управлял своими “замами”. Всем запомнилась моя раздраженная реплика, брошенная в ходе VIII Cъезда народных депутатов: “Вы не совсем искренни, Виктор Степанович, я не знаю, сколько в Вашем Правительстве премьеров...” Поэтому, когда “заработал” “Круглый стол” Черномырдин увидел в нем в определенной мере “спасательный круг” — поддержал. Но стоило “нажать” Кремлю — отступил. Видимо, выторговал какие-то дивиденды взамен отступничества, — может быть сохранение премьерства (после “успешного” переворота).
Поэтому полноценное сотрудничество в рамках “Круглого стола”, реализация его рекомендации по формированию Правительства национального согласия на основе коалиции, что должно было произойти, грозило ему лишением портфеля Премьер-министра. Наверное, он учитывал все это, когда решил поддержать конфронтационный, антиконституционный путь, избранный Президентом страны.
Глава IV. 1993 ГОД: ИЗЛОМЫ ПОЛИТИЧЕСКОЙ ДРАМЫ
Референдум по Конституции: быть или не быть?
Политическая обстановка с самого начала 1993 года оставалась нестабильной. Ельцинисты очень боялись возможного сближения Парламента и Правительства, а для этого имелись все предпосылки. Ельцин уже с конца января стал говорить о “ненужности” высшего законодательного органа. С другой стороны, официальная пропаганда взяла крен в сторону превращения грядущего референдума, назначенного VII Съездом народных депутатов на 11 апреля, на попытку “окончательного решения вопроса “кто-кого?” Это сильно обеспокоило общественное мнение страны, региональные власти все сильнее выражали свою озабоченность растущим ужесточением борьбы вокруг референдума.
А ведь предстояло еще определить основные вопроcы конституционного устройства, которые надо было согласовать не только со всеми Федеральными властями, но и с регионами. Выдвигались самые фантастические, взаимоисключающие проекты типа, “хотите ли Вы, чтобы Ельцин стал царем?”, или “хотите ли Вы упразднения должности Президента?”. Проблема становилась тупиковой. Дальновидные политики советовали — еще не поздно отказаться от референдума, пока накал страстей не достиг своего пика.
Я несколько раз разговаривал на эту тему с Ельциным — он соглашался с доводами и считал, что следовало бы от референдума отказаться. Но ссылаясь на то, что инициатором является он, Ельцин говорил: “Люди не поймут, если я, проявив инициативу, откажусь от его проведения референдума”. Я возражал, говоря, что если инициативу проявят депутаты, пропаганда объявит, что депутаты “боятся народа”. Ельцин улыбался.
В начале февраля мы встретились втроем: Ельцин, Зорькин и я. Зорькин тоже был обеспокоен нагнетанием обстановки вокруг предстоящего референдума.
— А может быть, Валерий Дмитриевич, инициативу отмены референдума проявит Конституционный суд? — Неожиданно обратился Ельцин к Зорькину.
— Конституционный суд? Это немыслимо, — ответил Зорькин. — Конституционный суд не может в столь открытой форме вторгаться в политический процесс. Может быть, Борис Николаевич, было бы лучше, если бы Правительство, учитывая требования глав субъектов Федерации, обратилось бы к вам как к Президенту и в Верховный Совет с таким предложением?
Ельцин не возражал, обещал переговорить с Черномырдиным, в целом на этой встрече проявил себя сторонником отказа от проведения референдума. Это меня искренне обрадовало. Но неожиданно “всплыла” другая проблема: “технология” решения — кто должен отменить решение VII Съезда о проведении референдума.
Я сказал: “Съезд народных депутатов — единственная власть в соответствии с Конституцией, правомочная решить этот вопрос. Можно созвать Съезд на один день: если мы все вместе договоримся, его можно провести энергично, не включая в повестку дня иные вопросы”.
Ельцин энергично выступил против созыва Съезда: “Опять начнутся бесплодные дискуссии, критика и т.д., придумайте механизм отказа от проведения референдума без Съезда”.
“Это — невозможно”, — сказал Зорькин. “А вы, Конституционный суд, в таком случае, признайте незаконным проведение референдума”, — ответил Ельцин. Конечно, Зорькин понимал всю нелепость нашей беседы на таком уровне.
Я сказал, что Конституционный суд мог бы отменить Постановление VII Съезда не только в части, касающейся проведения референдума, но все Постановление этого Съезда. Кстати основания, для этого решения имелись. Дело в том, что на VII Съезде был внесен в Конституцию целый ряд поправок. В том числе ст. 121.6, в соответствии с которой Президент может быть отрешен от должности в “облегченной” форме, если он попытается односторонним образом изменить государственный строй, или распустить высшие представительные органы власти.