Великая степь

Точинов Виктор Павлович

— Во! Видали? Фирма веников не вяжет. Айболит энд Компани. А сутки назад пацан пластом лежал, к Тенгри-Ла собирался… Так что все путем будет. Этот Айболит говорит, что через полгода три лишних пальца отпадут, а еще через год одну лапу от другой не отличишь… Ты чего, Сашка?!

Лягушонок смотрел на Багиру странным взглядом, значение которого Курильский не понял. Она попыталась что-то сказать, ничего не вышло, из крохотных трещинок на губах показались алые капельки крови — и смешались с каплями воды… Тогда Багира успокаивающе кивнула головой.

— Так

что все путем, сейчас чуть оклемаетесь, поедем к нам, отпуск вам всяко по здоровью положен, а может, и насовсем останетесь, сколько пахать-то на дядей в больших погонах, дом заведете, детей опять же…

Ира Багинцева слушала успокаивающий трёп Курильского и улыбалась — не обращая внимания на кровь и лопающуюся кожу на губах…

9

«Двойка» не рушилась. Она растворялась, как растворяется кусок рафинада, угодивший в кипяток. Серые плитки облицовки уже исчезли, сквозь слой пузырящейся едкой слизи виднелся каркас из стали и бетона — похожий на скелет кошмарного динозавра, вставшего в агонии на дыбы.

Каркас расползался, проседал внутрь — почти беззвучно, лишь шипение доносилось до завороженных этим зрелищем людей. Холм быстро уменьшался по высоте, расползаясь на все большую площадь. Даже здесь, в двух километрах, воздух был пропитан едким химическим запахом. Земля подрагивала.

10

— Ну ни хрена себе… — Протянул Стасов. Других слов у него не нашлось.

Майор Кремер отвернулся от бесформенного месива, в которое превращалось стоившее многие миллиарды чудо техники. Припав к биноклю, он всматривался в озеро, пытаясь увидеть знакомый двугорбый силуэт там, откуда прилетел чудовищный заряд.

Ничего.

Только бескрайняя серая гладь сливалась на горизонте с синим небом. И лежала с трех сторон , протянувшаяся на тысячи лет и тысячи километров. А позади — Девятка, задуманная и существовавшая лишь как придаток к погибшему техническому монстру… Монстр умер. Надо было жить дальше.

— Поехали обратно, — сказал Кремер. — Не на что тут смотреть. Дел очень много…

Эпилог

Великая Степь, Прибалхашье

24 августа 1972 г.

— Знаешь, что мне все это напоминает? — спросил Паньков. — Кирпич! И не из глины-сырца… Сдается мне, что наш нынешний хреновый силикатный кирпич веков через пятнаднать-двадцать во что-то примерно такое и превратится… Похожей трухой и рассыплется…

Буялов уселся на край шурфа. Размял беломорину, продул мундштук, закурил. Сказал язвительно:

— И что теперь? Сменишь специальность? Рванешь в археологи? И сразу — переворот в науке. Диссертация «Силикатно-кирпичные заводы Великой степи II века до нашей эры». А то еще можно в уфологи податься. Прилетели зеленые человечки в тарелочке, да и поделились космическим умом-разумом — научили аборигенов кирпичи лепить. Хреновые, правда. Силикатные.

Паньков привык за сезон к манере разговора напарника. И на подколки не обижался давно. Но сдаваться в защите странностей здешних мест не собирался.

— А фляга? Из третьего шурфа? Откуда в этих слоях алюминиевая солдатская фляга?

Он вынул из мешка и продемонстрировал измятую емкость.

— Откуда, откуда… От верблюда! Тут поблизости кто только не рылся, начиная с тридцатых годов каждый сезон кто-то копается… В прошлом году ребята из «Каздрагметзолота» в Гульшаде квартировали, да Кононенко — тридцать седьмая ГРП — считай, под боком. Пара сотен кэмэ степью не крюк… Может, его орлы и оставили фляжку-то…

— Ага. А землю по слоям в мешочки складывали. И аккуратненько потом зарыли — слой за слоем.

Буялов поморщился. Геологи Кононенко, действительно, подобной деликатностью не отличались. Вот сайгаков в степи побраконьерствовать, окорока отрубить, а остальное гнить бросить — это пожалуйста… И Буялов зашел с другого фланга:

— Ты мне ответь: за что вояки конторе деньгу отстегнули? Чтоб им провели съемку и разведку под военный городок? Или чтобы устроили всесоюзную дискуссию о происхождении ископаемых алюминиевых фляг? Работа выполнена, можно рапортовать: грунт на полуострове устойчивый, представляющие интерес месторождения и археологические ценности отсутствуют. Все. Платите аккордную премию… Или ты в ней не нуждаешься? В Фонд Мира переведешь?

Против такого довода не возразишь — и Паньков прекратил спор. На лице его, впрочем, сомнения отражались. Буялов решил слегка сменить тему:

— С твоими идеями тебе бы с Толиком потолковать… Я не рассказывал — в Киеве с ним познакомился, на «Художественном творчестве ученых»… Сам-то он математик, малюет так себе, что-то абстрактное, но мысли порой выдает — закачаешься…

Буялов неплохо рисовал и писал маслом. Два его творения — картина «Геологи на привале» и портрет ударницы соцтруда Кирсанбаевой — оживляли своими яркими красками унылую колористику Коунрадского ДК.

— Не помню вот фамилию этого Толика, — продолжал Буялов. — Вроде как Хоменко, а может и нет… Не помню. Вмазали мы тогда крепко, адресами обменялись, да бумажку куда-то я засунул с пьяных-то глаз… Этот Толик тебе быстро бы все объяснил про фляжку твою. И вполне убедительно. Что слои тут не пятнадцативековой давности; что все геологические и археологические датировки — туфта, а исторические хроники — надувательство. И что вообще история человечества века три насчитывает, не больше… Так ловко все доказал бы — не подкопаешься. Знаешь, что ахинея полная — а с лету не опровергнуть… Если адрес найду, дам тебе. Этот Толик твоей флягой живо заинтересуется…

Но Панькова перспектива знакомства со сбрендившим математиком вроде-как-Хоменко не привлекала. И он швырнул флягу в сторону озера. До воды та не долетела, закатилась в расщелину между камнями. На отчищенном от наростов алюминиевом боку было неровно нацарапано: «ХРУСТАЛЕВ 16 часть 2 рота».

2002 г.