Великая война России. Почему непобедим русский народ?
Шрифт:
Так вот, я считаю, что, отвергнув понимание жизни как драмы и, в конечном счете, как трагедии, мы потеряли что-то чрезвычайно существенное, и представление о жизни как о чем-то, могущем стать рациональным и упорядоченным, мне представляется насквозь ложным. Трагедийность человеческой жизни находит свое конечное выражение в том, что человечество (как и индивидуальное сознание) осознает свою конечность, и с этим осознанием, на мой взгляд, живет каждый человек. Я думаю, что в школах не только преподавание литературы, но и преподавание других предметов должно быть с этим связано. Причем я подчеркиваю — вся отечественная литература в ее высшем проявлении была проникнута этим осознанием, но его, к сожалению, старались задушить.
Осознание трагедийности жизни вызывает в мыслящем человеке чувства достоинства и гордости. Зная, что умрет, человек все равно делает свое дело, причем видит, что мир встречает это сопротивлением. Так, П. Флоренский, будучи уже арестованным, писал, что понял, что нельзя
Одна из причин утери этого смысла связана с отторжением людей от религии. Ведь истинная религия всегда рассматривает жизнь как трагедию. В этом смысле меня очень удивил президент. Когда его спросили, почему он ходит в церковь, он ответил, что там он себя комфортно чувствует. По-мо-ему, истинное восприятие литургии — это переживание бытия как трагедии. Я, конечно, не знаток других религий, но, с моей точки зрения, то же самое есть и в буддизме, и в мусульманстве. Например, на улыбку Будды я всегда смотрю с некоторым трепетом, потому что это улыбка того, кто уже знает, что там, за чертой.
Я думаю, если вернуть смысл и осознание трагедии, сделать их одним из краеугольных камней образования, то это сразу многое изменит. И мне представляется, что это не такое уж сложное дело. Все зависит от преподавателей: если преподаватель проникнут этим сознанием, он его передаст. Например, нельзя сегодня преподавать историю, не отвечая на вопрос, что было с нашей страной в 1917 году, что же там такое произошло. К сожалению, ответы даются как в детской сказке: мол, были какие-то злодеи, которые все это устроили, сами себя поубивали и т. п., но что это время — время действительно народной трагедии, которая требует своего осмысления, об этом молчат, хотя есть образцы подобного рода восприятия, в частности, творчество А. Блока. Раньше в преподавании истории если и было то, что называли трагедией, так это битва с врагом. В нашем преподавании получается так: есть жизнь, которая идет разумно, рационально, всем платится по заслугам, но бывают и отклонения, вызванные субъективными причинами, не вытекающими из самой основы человеческого бытия, — своего рода деформации. В этом случае и происходит, что юный человек, до определенного момента находившийся под крылом родителей, учителей, вдруг, сталкиваясь с самой стихией жизни, обнаруживает, что жизнь не такая, как ее описывали ему в школе. Происходит слом, и рождается главный тезис юных наркоманов, панков и т. п. — все лгут. И здесь вопрос упирается в воспитание уже самих преподавателей. У нас еще что не учитывают: каких-нибудь сто лет назад деревня ходила в церковь и приобщалась к религии совершенно органически. Это происходило потому, что верующими были и деды, и отцы, и матери. Это было соборное приобщение, в котором не было никаких сомнений. Человек, родившись, уже входил в эту семейно-деревенскую общину (в городе это околоток, церковный приход, где все люди друг друга знали), а сейчас он вынужден сам решать проблему веры, а это чрезвычайно трудная задача.
Без того, о чем я говорю, совершенно непонятно то, что сейчас переживается страной. Например, в той драме, которая разыгрывается в Чечне. Если пытаться объяснить происходящее там в известных всем рациональных понятиях социальных, экономических, политических и т. п., то ничего не получится. Я думаю, объяснение в том, что чеченцы — уникальный, своеобразный и, если хотите, иррациональный народ. Посмотрите на историю Чечни и увидите, что этот народ то и дело восставал, демонстрируя свою уникальную пассионарность, и, на мой взгляд, это не «негативная» черта. Дело в том, что в процессе раскрытия пассионарности часто совершаются всякого рода преступления, и нельзя винить в этом народ. Кстати, эту пассионарность народа не учитывает Лебедь. Он думает, что, заключив договор, можно остановить войну. Но для того, чтобы остановить войну, необходимо решить иррациональную задачу, каковой является воинственность чеченцев. Я не знаю, как ее решить, но явно не таким способом, как сейчас. Изгнание Завгаева — это неправильно. К сожалению, трудно ждать того, чтобы чеченцы сами поставили вопрос о своей уникальности, ведь этим они как бы подписывают себе приговор. Получается, что они и только они во всем виноваты. Но решение проблемы найти необходимо. Что же нужно учитывать? Чеченцы очень ценят то, что сейчас называют рейтингом: посмотрите, как они счастливы, зная, что их показывают по всем телеэкранам мира, — это ведь тоже выражение какого-то менталитета. Часть чеченцев чувствует себя как рыба в воде в условиях войны. Кстати, я убежден, что те, кто пошел в Абхазию во главе с Басаевым, пошли туда не потому, что они так уж любили абхазов (исторически не было тесных связей между чеченцами и абхазами), а отправились просто повоевать и пограбить (там жили достаточно богатые грузины, точнее, мингрелы). При этом я считаю немыслимым ставить вопрос о вине народа, здесь речь идет прежде всего о беде и опять же о трагедии народа. Внутренняя иррациональная сила, заложенная в чеченском этносе, приносит
Так вот, неучет подобного рода вопросов и, прежде всего, вопросов, связанных с тем, что называют национальным сознанием и самосознанием, приводит к принятию решений, неадекватных ситуации.
Тысячелетие русских войн
Русская культура началась в дружине…
Впервые опубликовано: «Русская культура началась в дружине…».
На боевом посту, 1994, № 7.
Кожинов: Вы знаете, если давать какое-то определение, я все же бы причислил себя к евразийцам: к ним принадлежат князь Н.С. Трубецкой, который более известен как гениальный филолог, признанный во всем мире и в нашей стране, выдающийся историк Г.В. Вернадский, Л.П. Карсавин, брат великой балерины; в основе их учения заветы Константина Леонтьева, Тютчева, Достоевского. Я думаю, что Россия — это евразийская страна, которая очень молода по сравнению с ведущими странами Запада и Востока, ибо и Франция, и Италия, и Испания, и даже Англия и Германия имеют под собой почву в несколько тысячелетий, фундамент античной культуры, которая непосредственно существовала на их территориях. Солиднейший фундамент имеют и Китай, и Иран, и Индия… На той же земле, где начала развиваться Русь, не было никакой цивилизации, и в частности письменности. Русская история — это тысяча, тысяча двести лет, у нас нет настоящей предыстории. Русь в смысле культуры возникла, если угодно, на пустом месте. Не в этническом смысле, тут субстрат был, и достаточно многообразный: и скифы, и сарматы, много финских и тюркских племен. Но тем не менее страна эта молодая. И этим многое объясняется в нашей истории: скажем, чрезвычайно обостренное внимание к своему собственному своеобразию. Русский человек может, рванув на себе рубаху, кричать: «Я русский, а ты кто?» — и тут же, через несколько минут, сокрушаться: «Проклятая страна, как только в ней можно жить?» Причем это говорят не только рядовые люди, но зачастую и великие писатели! Вот у Пушкина есть совершенно восторженные слова о России, но можно найти и горькое сетование, что-де черт меня догадал родиться в России с умом и талантом. Или у Тютчева, уж совсем, так выразимся, настоящего патриота: «Проклятая страна… и разве можно не презирать тех, кто в ней еще остается?»
Национальная самокритика проходит как сквозное действие через всю историю, носит, так сказать, глобальный характер. Ведь поразительная вещь: царя и полководца Ивана Грозного мы, русские, сумели превратить — и в собственных глазах, и в глазах мира — в совершенно исключительного, уникального, непревзойденного тирана и палача. А между тем, как подсчитано известным исследователем той эпохи Р.Г. Скрынниковым, за время правления Ивана Грозного было казнено… три-че-тыре тысячи человек. А в Англии в то же время одних только «бродяг» при Генрихе Восьмом казнили 72 тысячи, при Елизавете — 89 (!) тысяч. Есть с чем сравнить. И никто не рушит в Европе памятники королям-убийцам, о них пишут по меньшей мере почтительно, а у нас не было, пожалуй, ни одного историка, который не поносил бы Ивана Грозного! Его фигура, представьте себе, отсутствует на известном памятнике «Тысячелетие России» в Новгороде среди 109 выдающихся деятелей нашей страны. Я уж не говорю о том, что сам Иван Грозный открыто в своих официальных посланиях называл себя смердящим псом, убийцей…
Что ж, даже кто-то из великих сказал, что самобичевание — это основная черта мятущегося русского характера.
Я все же думаю, что самое характерное свойство русских, которое действительно их очень сильно отличает от других народов — и западных, и восточных, — зто свойство, которое определяется словом «беспечность», причем это одновременно и прекрасное свойство, и ужасное. Почему? Чудовищное, страшное, потому что действительно ничто не бережется, все уничтожается, и, когда после революции власти приказывали разрушать церкви, русские это делали именно в силу своей беспечности. Но, с другой стороны, беспечность и прекрасна, ибо мало заботиться о себе. Прекрасно сказал один из крупнейших наших писателей, Пришвин, что в России заботиться о собственном благоустройстве всегда считалось чем-то греховным, чем-то всецело противоречащим нравственности.
Но вот нередко задаюсь вопросом: кто в России более беспечен — простой народ или власти?.. Возьмем, к примеру, ситуацию с выводом российских войск из стран Восточной Европы и Прибалтики… Вы, Вадим Валерианович, вероятно, знаете, в каких условиях они оказались у себя дома, в России…
Знаю, условия эти ужасные: ни жилья, ни нормального питания…
Не являясь специалистом в данной области, я все же позволю — со своей колокольни — утверждать, что армия для любого общества, для любого государства — это основа всего и разрушать ее — значит быстрехонько вырыть себе глубокую могилу.