Великие мечты
Шрифт:
— Поздравляю.
— Я поступлю в университет. Я пойду в Лондонскую школу экономики.
— Ты подавала заявление? Тебя уже приняли?
— О, черт.
— Твои родители ничего не знали о тебе.
— Ага, вы сговорились против меня.
Роуз сидела сгорбившись, с потерянным выражением лица — редчайший случай. До нее доходило (вероятно, в первый раз, но ни в коем случае не в последний), что это ее характер привел к такому плачевному результату.
— Дерьмо, — повторила она. — Дерьмо. — Потом: — Я все сдала на «отлично».
— Мой тебе совет: спроси родителей, не согласятся ли они заплатить за обучение. Если согласятся, то
— Пошли вы все к черту! — крикнула Роуз.
Она поднялась с трудом — как раненая птица, — подобрала свой черный мешок, дотащила себя и его до двери, вышла. Затем наступила долгая тишина. Интересно, Роуз оправляется от неожиданного удара? Что-то придумала? Но вот с грохотом захлопнулась входная дверь. Роуз не пошла ни в школу, ни к родителям. Ее стали видеть в лондонских клубах, на демонстрациях, на политических митингах.
Не успела Филлида как следует обжиться в своем новом жилище, как появилась Джил. Это было в выходные, и Эндрю был дома. Они с Фрэнсис ужинали и пригласили Джил присоединиться к ним.
Никто не спрашивал, что она делала все это время. У нее появился шрам и на втором запястье, и выглядела она опухшей. Раньше Джил была аккуратной стройной блондиночкой, а теперь вылезала из одежды, стала бесформенной. Итак, они не расспрашивали ее, однако Джил сама рассказала. Ее поместили в психиатрическую больницу, она сбежала, потом добровольно вернулась и через некоторое время как-то незаметно для себя стала помогать персоналу с другими больными. Она решила, что излечилась, и врачи согласились.
— Как вы думаете, меня возьмут обратно в школу? Если бы мне разрешили сдать экзамены на аттестат… У меня получится, я знаю. Я даже в психушке немного занималась.
Вновь Фрэнсис пришлось говорить, что учебный год начался и уже поздно.
— Но может, вы попробуете уговорить их? — попросила Джил, и Фрэнсис попробовала, и для Джил было сделано исключение: преподаватели считали, что ей по силам сдать экзамены, если только она будет работать.
Где же ей жить? Спросили Филлиду, нельзя ли Джил занять ту комнату, где раньше жил Франклин, и Филлида сказала:
— Попрошайки не выбирают.
Но стоило Джил спуститься в цоколь, как Филлида принялась за старое: она стала изливать на нее свою неудовлетворенность жизнью. Сидя в кухне, Леннокосы слышали, как внизу раскачивается тяжелый голос Филлиды — ноет и ноет, час за часом. Уже на следующий день Джил воззвала к Сильвии, и вместе они пошли к Фрэнсис и Эндрю.
— Это невыносимо, я знаю, — сказала Сильвия. — Джил не виновата.
— Я ее не виню, — вздохнула Фрэнсис.
— Мы ее не виним, — подтвердил Эндрю.
— Я могла бы ночевать в гостиной, — сказала Джил.
— Можешь пользоваться нашей ванной, — предложил Эндрю.
Джил получила то, в чем было отказано Роуз, которая имела склонность заполнять весь дом мрачными тучами злобы и подозрений. И Юлия так отозвалась о переменах:
— Я знала. Я так и знала. Теперь мой прекрасный дом окончательно превратился в ночлежку. Странно, что этого не случилось раньше.
— Но гостиной мы почти не пользовались, — сказал Эндрю.
— Дело не в гостиной, Эндрю.
— Понимаю, бабушка.
Вот таким было положение дел с осени шестьдесят четвертого. Эндрю периодически приезжал из Кембриджа.
Джил усердно училась, почувствовав ответственность за свою
В шестьдесят пятом году Джил помирилась с родителями и поступила в Лондонскую школу экономики, «чтобы быть со своими друзьями». Она сказала, что никогда не забудет, как доброта Ленноксов спасла ей жизнь.
— Без вас я бы пропала.
Впоследствии о Джил доходили сведения, что она погрузилась в гущу новой волны в политике; ее часто видели с Джонни и его товарищами.
Так и прошло четыре года. Наступило лето 1968 года.
Была суббота. Ни Эндрю, ни Сильвия никуда не поехали на каникулы — они занимались. Колин приехал домой и объявил, что собирается писать роман. Юлия сказала (в его отсутствие, но ему передали ее слова):
— Конечно! Любимое занятие всех неудачников!
Таким образом, первое необходимое условие для начинающих писателей — скептицизм со стороны родных и близких — было выполнено. Фрэнсис, однако, старалась держать свое мнение при себе, а Эндрю отшучивался.
Позвонил Джонни — сообщить, что заглянет.
— Готовить нам ничего не нужно, мы будем не голодны.
От такой наглости у Фрэнсис подскочило давление, однако, пока оно приходило в норму, она догадалась, что на самом деле Джонни просто хотел подольститься. Ее заинтриговало это «мы». Он не мог иметь в виду Стеллу, потому что та была в Штатах. Она уехала, чтобы присоединиться к великой битве против последнего оплота дискриминации чернокожего населения на Юге, и прославилась храбростью и организаторскими способностями. Когда срок действия ее визы подошел к концу, американские власти не горели желанием продлевать ее, и поэтому Стелле пришлось срочно выйти замуж за американца. Она позвонила Джонни сказать, что сделала это только из соображений необходимости и что он должен понять: таков ее революционный долг. А как только битва будет выиграна, она вернется. Но потом через Атлантику потекли слухи о том, что этот брак «из соображений необходимости» складывается куда удачнее, чем союз Стеллы с Джонни. По правде говоря, их собственный брак обернулся настоящей катастрофой. Будучи гораздо младше Джонни, Стелла поначалу преклонялась перед ним, но скоро прозрела. И у нее было предостаточно времени на размышления, так как она часто оставалась одна, пока Джонни ораторствовал на митингах или уезжал с делегациями в братские страны.
Джонни и сам бы с удовольствием влился в большую американскую битву, он стремился в Америку как ребенок на праздник, куда его не пригласили. Однако ему отказывали в визе. Джонни давал окружающим понять, что причиной тому его участие в гражданской войне в Испании. Но вскоре закипела и Франция, и он появлялся на всех фронтах, которые упоминались в новостях. И все же события шестьдесят восьмого стали для него холодным душем. Повсюду уже появились новые герои, и их библии тоже были новыми. Джонни пришлось много читать. Он оказался не единственным из «старой гвардии», кто вынужден был освежить в памяти содержание «Манифеста Коммунистической партии». «Да, вот это настоящий революционный труд», — бормотал он, перелистывая страницы.