Великие мечты
Шрифт:
Разочарованный, Штайн поднялся, на этот раз без колебаний.
— Что вы хотели нам сказать? — спросила Фрэнсис.
— Юлии нельзя подолгу быть одной. Она должна чаще гулять. В последнее время она очень редко выходит из дома, а я настаиваю, что дело отнюдь не в ее возрасте. Я на десять лет старше нее, но я же не сдался. А вот Юлия, боюсь, сдалась.
Фрэнсис думала о том, что все эти годы Юлия ни разу не сказала «да» на все их приглашения поужинать вместе, погулять или сходить на спектакль, на выставку. «Благодарю вас, Фрэнсис, вы так добры» — таков был неизменный ответ.
— Я хочу попросить вашего разрешения подарить Юлии собаку. Нет-нет, не
Обведя взглядом лица всех троих, Вильгельм вновь убедился в том, что его собеседники не откроют ему своих истинных мыслей.
(Неужели пожилой джентльмен на самом деле полагает, что какая-то собачонка заполнит пустоту, образовавшуюся в жизни Юлии? Надо же предложить такую замену: Сильвию на собаку!)
— Конечно же, подарите Юлии собаку, — согласилась Фрэнсис, — если вы считаете, что ей это понравится.
Тогда Вильгельм, который только что признался им в том, о чем они никогда бы сами не догадались, а именно: что ему за восемьдесят, сказал:
— Вопрос не в том, что я считаю полезным для Юлии, а что нет. Должен сказать вам… Я в полном отчаянии. — Вдруг вся важность, вся серьезность его манер, его стиля пропала, и Ленноксы увидели перед собой смиренного старика в слезах, исчезающих в бороде. — Для вас не является, конечно же, секретом, что я весьма привязан к Юлии. Мне невыносимо видеть ее в таком… в таком… — И он вышел. — Простите… вы должны извинить меня.
Фрэнсис проговорила задумчиво:
— Интересно, кто первый откажется присматривать за этой собакой?
В следующий свой визит Вильгельм прибыл с крошечным терьером, которого он уже назвал Штукшель — «клочок», «мелочь» — и которому повязал на шею в качестве шутки голубую ленточку. Поначалу Юлия инстинктивно отпрянула от животного, которое суетилось вокруг ее юбки, но потом, видя, как хочет ее старый друг убедиться, что его подарок причелся по душе, она заставила себя погладить собаку и попыталась успокоить ее. Ее притворства хватило на то, чтобы Вильгельм поверил: она сможет научиться любить это создание, но когда он ушел, предоставив ей заниматься едой для собаки и устраивать ей туалет, Юлия села дрожа в кресло и подумала: «Это самый близкий мне человек, и он так плохо знает меня, что решил, будто я хочу завести собаку».
Последовали полные неприятных забот дни: кормление, загаженные полы, запахи и беспокойное, надоедливое существо, которое скулило и тявкало, доводя Юлию до слез. «Как он мог?» — срывалось с ее губ не раз и не два, и, когда Вильгельм навестил Юлию, желая посмотреть, как идут дела, ее чрезмерная любезность открыла Штайну глаза на то, какую большую ошибку он совершил.
— Но, дорогая моя, это будет так полезно для тебя — ходить с ним каждый день на прогулку. Как ты его назвала? Тявка? Понятно. — И Вильгельм ушел, страшно разобидевшись, так что теперь Юлии придется тревожиться еще и о нем.
Терьер, чувствуя, что хозяйка ненавидит его, нашел дорогу к Колину, а тот полюбил забавную собачонку — она смешила его. Тявка был переименован в Злюку, потому что этот миниатюрный зверек рычал и подпрыгивал, защищая себя, и скалил угрожающе челюсти величиной со щипчики для сахара из сервиза Юлии. У него были лапки как комочки ваты, глаза как блестящие семечки папайи и хвостик — завиток серебристого шелка. Злюка повсюду ходил за Колином. Вот так собака, которая изначально предназначалась Юлии, стала полезной для Колина, который не умел заводить друзей, ходил гулять в одиночку и слишком много пил.
Сильвия стала ординатором — гораздо раньше, чем большинство ее сверстников, — и работала сутками. Когда она все-таки добиралась домой, то в состоянии транса поднималась по лестнице, не видя никого и ничего, и засыпала, еще не дойдя до кровати. Она могла проспать десять-двенадцать часов, потом принимала ванну и снова уходила. Зачастую она даже не заходила поздороваться с Юлией, что уж говорить о поцелуе на ночь.
Но было и кое-что еще. Отец Сильвии, ее родной отец, товарищ Алан Джонсон, умер и оставил дочери деньги, довольно большую сумму. Об этом сообщалось в официальном извещении от юриста, которое сопровождало предсмертное письмо отца, написанное, судя по всему, в состоянии опьянения. Джонсон писал, что под конец жизни понял, что единственным его достижением является она, Тилли. «Ты — мое наследие миру». Собственно наследство он, очевидно, считал лишь презренным материальным довеском. Сильвия не могла припомнить, чтобы виделась с отцом хоть раз.
Она забежала к Юлии, чтобы сообщить новость и сказать: «Вы были очень добры ко мне, но больше я не нуждаюсь в подачках». Юлия только сжала руки и вздрогнула, как будто Сильвия ударила ее. Бестактность была вызвана усталостью, Сильвия была сама не своя. Ее организм не был создан для длительного перенапряжения и физических нагрузок, она все еще оставалась очень худенькой, большие голубые глаза почти всегда были красноватыми от недосыпа. И ее мучил кашель.
Вильгельм встретил как-то на лестнице Сильвию, которая поднималась к себе после недели в больнице, и попросил врачебного совета насчет Юлии, но девушка ответила: «Извините, гериатрией я еще не занималась», — и протиснулась мимо него, стремясь поскорее очутиться в кровати.
Юлия слышала их краткий разговор, потому что стояла в этот момент на верхней площадке. Гериатрия. Она вспоминала, думала, страдала; в ее параноидальном состоянии (по-иному ее состояние не назвать) все воспринималось как враждебность. Ей казалось, что Сильвия настроена против нее.
Сильвия прочитала письмо юриста в тот самый момент, когда хотела спать как пленник, которого пытали лишением сна, или как мать, измученная беспокойным младенцем. Она спустилась к Филлиде с письмом в руке. Мать встретила ее в кимоно, расшитом астральными знаками, и саркастическим:
— Чем обязана чести видеть…
— Мама, он тебе оставил денег? — перебила Сильвия Филлиду.
— Кто? О чем ты говоришь?
— Мой отец. Он оставил мне деньги.
Тут же лицо Филлиды взорвалось яростью, и Сильвия поморщилась:
— Ты только выслушай меня, это все, о чем я тебя прошу, только выслушай.
Но Филлиду уже несло, ее голос нарастал, накатывал и опадал в жалостливом речитативе:
— Так значит, я для него ничто, конечно, кто со мной станет считаться, он оставил деньги тебе…