Великие научно-фантастические рассказы. 1939 год

Азимов Айзек

Теперь у нее было время – протекло четыре тысячи лет. Но она больше не могла понять этого; знание ускользало от ее притупившегося разума и слабых умов деградирующей расы. Как ускользнул от нее Эсир, оставив ее сидеть, жалко скорчившись под бременем страданий, которые она должна была выносить по его воле.

Она шевельнулась. Холод пробирал насквозь. Горячая еда, горячие напитки – они согревали лишь на мгновение, а затем оседали мертвой, холодной массой внутри нее. Апатия, которая охватила ее теперь, жила в ней еще до того, как этот унылый холод заставил ее лучше осознать происходящее. Ее сарны были слабыми; изнеженные дети своего мира, слишком разумно организованного, чтобы развить в них острую, отточенную способность к конкуренции.

А она была стара. В ее распоряжении было бессмертие и вечная телесная молодость. Но разум старел и притуплялся, мысленный поток сужался и замедлялся с течением лет и тысячелетий. Она никогда не вспоминала свой точный возраст – но какое он имел значение? Все это глупости. Не имело значения, думала она об этом или нет; годы прошли, они слились воедино и оставили свой след на ее жизни. И на ее расе. Они стали слабыми. Человечество окрепло, выросло с годами, ослабившими сарнов. Теперь она, сгорбившись, сидела посреди своих садов как памятник унынию, которое наводило ужас на весь свой город, бросало вызов умам всего Сарна. Это было вопросом времени, неизбежностью, предопределенной, как движение планет. И сейчас это время пришло. Люди стали сильнее.

Дверь позади нее медленно отворилась, но ее задумчивый взгляд оставался прикован к противоположной стене, пока нарушительница спокойствия не предстала перед ней. Баркен Тил. Когда-то Мать считала ее гениальной ученой, надеялась, что она сможет раскрыть забытую тайну сверхсветовой скорости. Теперь ее восьмифутовая фигура съежилась, потускнела от тумана и мрака, сгустившихся вокруг них.

– Да? – устало спросила Мать.

– Ничего нового. – Баркен Тил покачала головой. – Это бесполезно, Мать Сарна. Там чернота. Ни один экран, ни одна субстанция не могут остановить ее распространение. Они лишь фиксируют все тот же холод, который мы исследуем с помощью наших приборов. Они сообщают нам то, что мы и сами знаем: что воздух пропускает меньше света, меньше тепла. Чернота каким-то образом впитывает их, но при этом не нагревается. Вакуум по-прежнему передает энергию, но мы не можем жить в вакууме.

Тард Нило сошла с ума. Она сидит на своем стуле, уставившись в стену, и повторяет снова и снова: «Солнце светит жарко… Солнце светит ярко… Солнце светит жарко… Солнце светит ярко!» Она не трогается с места, пока мы сами не поведем ее. Она не сопротивляется, но ничего не делает сама.

– Солнце светит жарко, – тихо повторила Мать. – Солнце светит ярко… Солнце – теперь никогда не светит здесь. Но в Биш-Уолне солнце светит ярко и жарко, а воздух чистый и прозрачный. – Она медленно подняла усталые глаза на расслабленную фигуру Баркен Тил. – Я бы хотела… я собираюсь наведаться в Биш-Уолн. Место, где солнце светит жарко и ярко, а воздух… Я никогда не была там. Ни разу за все то время, что Земля стала нашей, ни разу за четыре тысячи лет я не покидала Сарн. Я никогда не видела Тарглан с его вечно голубыми небесами и белоснежными горами. Я никогда не видела Биш-Уолн в золотых песках… горячих песках. Кажется, сейчас, прежде чем человечество поднимет последнее восстание, я хотела бы увидеть все это. Кажется… да, думаю, я поеду.

Два часа спустя она с трудом поднялась, чтобы отдать необходимые приказания, а еще через несколько часов взошла на свой корабль. От металла и хрусталя исходил такой же холод, как от оледенелого зеленого камня. Она безучастно смотрела сквозь залитые дождем стекла, как покрытые мраком сады и город остаются позади. За ними медленно, лениво поднимался еще один корабль. Она смутно удивилась, что два корабля смогли вместить всех оставшихся жителей Сарна.

Впервые за четыре тысячи лет она покидала свой город. Впервые за четыре тысячи лет в Сарне не осталось ни одного сарна.

Облака и мрак вдруг оказались под ними – унылая серость, которая живым куполом вздымалась и корчилась над Сарном. Косые лучи заходящего багрово-красного солнца

падали на человеческий город, неясно шевелившийся внизу. Тепло, которого она не знала уже шесть бесконечных дней, разлилось по ее древнему телу, и блаженный сон окутал ее, пока корабль быстро, уверенно набирал скорость, направляясь к искрящимся под далеким солнцем водам, к Биш-Уолну, сверкающему и жаркому в золотых песках Сахары.

Ее глаза закрылись, и она уже не увидела сквозь рассеивающиеся облака ни медленно выпрямлявшейся черной фигуры, ни легиона мира, который стройными рядами маршировал к пустому, безмолвному Сарнскому дворцу. За ними шла разрозненная толпа мужчин в рабочей форме, отправлявшихся обследовать покинутые темные мастерские города, где когда-то приземлились корабли сарнов.

Лестер дель Рей (1915–1993). На исходе дня

^{Перевод Елены Жилиной}

^{Astounding Science Fiction, май}

Лестер дель Рей играл в научной фантастике все самые важные роли – издателя, критика и писателя. Известен благодаря своим рассказам «Елена Лав» (1938), «Нервы» (1942), а его роман «Одиннадцатая заповедь» (1962) – одна из самых интересных трактовок религии в научной фантастике.

Этот рассказ – прекрасный пример «доисторического» направления нашего жанра, в котором поди попробуй напиши убедительно. Дель Рей, очевидно, в этом преуспел. Но уже не столь очевидно, что именно он хочет сказать читателю о наших социальных отношениях и о природе эволюционных изменений в революционном мире.

(Лестер очень любит напоминать мне – по крайней мере, раз в месяц, – как я плакал над этим рассказом в метро, пока ехал в Колумбийский университет читать лекции. Я, конечно, всегда объяснял, что плакал от боли при виде чудовищно написанного текста, но это неправда. Из всех рассказов Лестера этот – мой самый любимый. А.А.)

Хву почесывал волосы на животе, глядя, как над холмом поднимается солнце. Он вяло ударил себя в грудь, немного повыл и с тихим ворчанием затих. В юности он ревел и скакал, чтобы помочь богу подняться, но теперь в этом не было смысла. Ни в чем не было смысла. В волосах он нашел солоноватую крошку сала, слизнул ее с пальцев и перевалился на другой бок, чтобы снова уснуть.

Но сон не шел. По другую сторону холма уже слышались гам и вопли, кто-то бил в барабан под мерный напев. Старый неандерталец заворчал и прижал ладони к ушам, но заглушить песнь Согревающих Солнце не получалось. Еще одна причуда Говорящих. Эти Говорящие с их причудами…

В его дни мир был дивен, и в нем жили лохматые люди, понятные ему. Всюду хватало дичи, в пещерах клубился дым кухонных костров. Он играл с немногими сверстниками (с каждым годом детей в племени рождалось все меньше и меньше), и уже в ранней молодости ему было чем похвастаться. Но это было до того, как Говорящие сделали долину своими охотничьими угодьями.

Старые предания, частью рассказанные, частью понятые без слов, повествовали о давних временах, когда только его народ бродил по необъятной тундре. Они заселяли пещеры, и ни одно животное не могло укрыться, когда они выбирались на охоту огромной гурьбой. А животные во множестве стекались сюда, теснимые на юг четвертичным оледенением. Затем великий холод пришел снова, и стало тяжко. Многие из его племени погибли. Но многие выжили и с возвращением тепла и сухости вновь расселились по окрестностям, пока туда не пришли Говорящие. Хву беспокойно заворочался – он так и не нашел этому объяснения, но Говорящие занимали все больше и больше места, а его народ слабел и отступал. От отца Хву знал, что их немногочисленный род в долине – все, кто остался, и что это единственное место на всей огромной земле, куда Говорящие захаживают редко.

Конец ознакомительного фрагмента.