Великие научно-фантастические рассказы. 1939 год
Шрифт:
Затем он сел и стал ждать. Им овладевало страшное чувство одиночества. Здесь он совершенно изолирован, отрезан от всего. Делать было нечего. Это гораздо хуже, чем заключение в одиночной камере. По крайней мере, там больше места, есть солнце и глоток свежего воздуха, и иногда мелькнет чье-нибудь лицо.
Клейтон считал себя мизантропом, отшельником. Теперь же он жаждал увидеть хоть кого-нибудь. Шли часы, и ему приходили в голову странные мысли. Он жаждал увидеть Жизнь в любой форме: он отдал бы целое состояние за маленькую букашку в своей парящей темнице. Человеческий голос звучал бы как райское
Ему ничего не оставалось, кроме как терпеть тряску, мерить шагами каюту, глотать таблетки, пытаться уснуть. Не о чем думать. Клейтон уже скучал по тому времени, когда ему приходилось стричь ногти: сейчас он мог бы растянуть это занятие на несколько часов.
Он пристально рассматривал свою одежду, часами разглядывал в зеркальце свое бородатое лицо. Он изучил свое тело, пересчитал каждый предмет в салоне «Грядущего».
И все же он не настолько устал, чтобы снова заснуть.
В голове Клейтона постоянно пульсировала боль. Наконец, ему удалось закрыть глаза и погрузиться в сон, нарушаемый толчками, которые пугали и будили его.
Когда он все же встал, включил свет и увеличил подачу кислорода, он сделал ужасное открытие: он потерял чувство времени.
Ему всегда говорили, что время относительно. Теперь он осознал это. Ему нечем измерять время – ни часов, ни солнца, ни луны или звезд, ни распорядка дня. Как долго он уже летит? Как ни старался, он не мог вспомнить. Он ел каждые шесть часов? Каждые десять? Каждые двадцать? Спал ли он раз в день? Раз в три-четыре дня? Как часто он ходил по каюте? Не имея никаких приборов для определения своего местоположения, он был в полной растерянности. Он судорожно проглотил таблетки, пытаясь отвлечься от охватившей его паники.
Это было ужасно. Если он потерял счет Времени, то вскоре может потерять и осознание себя. Он сойдет с ума здесь, на космическом корабле, несущемся сквозь пустоту к далеким планетам. В крошечной камере, одинокий и измученный, он должен был мысленно за что-то цепляться. Что такое Время?
Он больше не хотел думать об этом. Он больше ни о чем не хотел думать. Он должен забыть мир, который остался позади, иначе воспоминания сведут его с ума.
– Я боюсь, – шептал он. – Мне страшно одному в темноте. Может быть, я уже пролетел мимо Луны. Может быть, сейчас я уже за миллион миль от Земли или за десять миллионов.
Вдруг Клейтон понял, что разговаривает сам с собой. Это был прямой путь к безумию, но он не мог остановиться, как не мог остановить и ужасную вездесущую вибрацию.
– Я боюсь, – шептал он голосом, глухо звучащим в крошечной гудящей камере. – Я боюсь. Сколько сейчас времени?
Продолжая шептать, он заснул, а Время полетело дальше.
Клейтон проснулся со свежими силами. Он решил, что просто потерял хватку. Давление космоса, несмотря на работу стабилизаторов, повлияло на нервную систему. Головокружение могло начаться из-за кислорода, а таблетки плохо заменяли обычную пищу. Но теперь слабость исчезла. Он улыбнулся и прошелся по каюте.
Но скоро тревожные мысли вернулись. Какой сегодня день? Сколько недель прошло со старта? Может быть, уже миновали месяцы, год, два года. Все земное казалось далеким, почти сном. Теперь он чувствовал себя ближе к Марсу, чем к Земле. Теперь он ждал будущего, а не оглядывался в прошлое.
Какое-то время он все делал автоматически. Включал и выключал свет только по необходимости, по привычке принимал таблетки, бесцельно расхаживал по каюте, машинально следил за системой кондиционирования, спал, не понимая, когда и для чего.
Со временем Ричард Клейтон перестал думать о себе и своей каюте. Пульсирующий гул в голове стал частью его самого, больной частью, напоминавшей, что он летит сквозь Космос серебряной пулей. Но теперь это не имело значения, потому что Клейтон больше не говорил сам с собой. Он забылся и мечтал только о Марсе. В вибрации судна слышалось: Марс – Марс – Марс.
Тут он почувствовал, что происходит нечто удивительное. «Грядущее» начинало посадку. Корабль, дрожа, пикировал. Он мягко опустился на окутанную газом поверхность красной планеты. Какое-то время Клейтон чувствовал влияние инопланетной гравитации, зная, что автоматика корабля замедляет работу двигателя за счет естественного притяжения Марса.
Корабль приземлился, и Клейтон открыл дверь. Он снял блокировку и вышел, легко спрыгнув на пурпурную траву. Он почувствовал себя свободным и бодрым. Здесь был свежий воздух, солнечный свет казался ярче, сильнее, хотя светящийся шар скрывали облака.
Вдали виднелись леса с пурпурной листвой раскидистых деревьев. Клейтон оставил корабль и пошел к тенистой роще. Ветви одного из деревьев склонялись к земле двумя конечностями. Конечности – самые настоящие конечности! Две зеленые руки потянулись к нему. Цепкие ветви схватили его и оторвали от земли. Холодные, скользкие, как у змеи, кольца крепко обвили его, прижали к темному стволу дерева. Он уставился на пурпурные наросты среди листвы.
Пурпурные наросты были головами.
Злые пурпурные лица уставились на него гнилыми глазами, похожими на трухлявые поганки. Сморщенные лица напоминали цветную капусту, только среди мясистой массы скрывался большой рот. У пурпурных лиц были пурпурные рты, пурпурные рты открывались, и из них сочилась кровь. Руки-сучья все сильнее прижимали его к холодному извивающемуся стволу, и одно из пурпурных лиц – женское – потянулось, чтобы поцеловать его.
Кровавый поцелуй! Алая кровь блестела на чувственных губах, жадно приникших к его собственным. Он сопротивлялся, но конечности крепко держали его, а поцелуй был холодным, как смерть. Ледяное пламя обожгло все его нутро, и он лишился чувств.
Клейтон очнулся и понял, что это был сон. Он весь покрылся испариной. Это вернуло его к реальности. Пошатываясь, он подошел к зеркалу. Едва взглянув на свое отражение, он в ужасе отшатнулся. Неужели это все еще сон?
В зеркале Клейтон увидел пожилого мужчину. Некогда округлое лицо осунулось, его покрыла густая борода, появились морщины. Но ужаснее всего были глаза: Клейтон больше не узнавал их. Покрасневшие глаза, глубоко сидевшие во впалых глазницах, горели диким ужасом. Он дотронулся до своего лица и увидел, как рука с синими венами провела по седеющим волосам.