Великие посвященные.Очерк эзотеризма религий
Шрифт:
Таково, по эзотерическому смыслу пророков и Ессеев, значение Сына, сидящего одесную Отца. Понятый таким образом ответ Иисуса на вопрос первосвященника Иерусалимского содержит в себе завещание Христа духовным властям земли, подобно тому, как учреждение Тайной Вечери является Его завещанием любви и посвящения, данным апостолам и всему человечеству.
Словами, обращенными к Каиафе, Иисус говорит с целым миром, но саддукей, у которого было определенное намерение, более не слушает его. Разорвав свои белые льняные одежды, он восклицает: "Он богохульствует, на что нам еще свидетелей? вот теперь вы слышали богохульство Его! Как вам кажется?" Следует зловещий
Служители плюют ему в лицо и заушают его; другие же ударяют его по ланитам и говорят: "прореки нам, Христос, кто ударил тебя?" Под этим наплывом низкой и животной ненависти, божественное лицо страдальца должно было принять мраморную неподвижность ясновидца. Есть изваяния, который плачут, но бывают также страдания без слез и молитвы без слов, которые устрашают палачей и преследуют их в течение всей остальной жизни.
Но не все еще было кончено. Синедрион мог произнести смертный приговор, но, чтобы привести его в исполнение, необходим был гражданский суд и одобрение римских властей. Беседа с Пилатом; подробно переданная св. Иоанном, не менее замечательна, чем беседа с Каиафой.
Этот диалог между Христом и римским правителем, вперемежку со злобными восклицаниями еврейских священников и криками фанатичной толпы, которые играют роль хора в античной трагедии, — запечатлен признаками великой драматической подлинности. Ибо он срывает покров с души действующих лиц, он ясно показывает столкновение трех больших сил: римского цезаризма, узкого иудейства и вселенской религии Духа, представляемой Христом.
Пилат, совершенно равнодушный к религиозным распрям, но чрезвычайно недовольный судилищем, так как оно вызывало в нем страх, что смерть Иисуса может повлечь за собой народное восстание, допрашивает Его с осторожностью и подставляет ему якорь спасения в надежде, что Он воспользуется им. "Ты царь иудейский?" спрашивает он. — "Царство мое не от мира сего", отвечает Иисус. "И так ты царь?" — "Я на то родился и пришел в мир, чтобы свидетельствовать об истине"…
Пилат не понимает этого утверждения духовной царственности Иисуса, так же как Каиафа не понял Его религиозного завещания. "Что есть истина"? говорит он, пожимая плечами, и этот вопрос римского скептика раскрывает все состояние души тогдашнего языческого общества, находившаяся в упадке. Но, не находя в обвиненном ничего, кроме невинных мечтаний, он прибавляет: "я никакой вины не нахожу в Нем". И он предлагает Евреям отпустить его, но, подстрекаемая священниками чернь вопит: "не Его, но Варраву отпусти нам!".
После этого Пилат, не терпящий иудеев, доставляет себе ироническое удовольствие предать бичеванию их предполагаемого царя. Он думает, что это удовлетворит фанатиков, но они еще более распаляются и начинают вопить: "распни, распни Его!"
Несмотря на эту разнузданность народных страстей, Пилат продолжает сопротивляться. Он утомлен от жестокости, он видел столько пролитой крови в своей жизни, он отправил стольких мятежников на казнь, он слышал столько стонов и прокляли, оставаясь при этом равнодушным. Но немое и кроткое страдание галилейского пророка под накинутой на него багряницей и под терновым венцом потрясло его неведомым волнением. Уступая мимолетному видению, пронесшемуся перед его душой, он обронил такое слово: "Ессе Homo"! Вот Человек! Жесткий римлянин почти растроган, он готов произнести оправдание.
Священники
Услыхав эти слова, Пилат, по славам Иоанна, еще больше убоялся. Убоялся чего? Какое значение могло иметь это имя для неверующего римлянина, который презирал от всего сердца Евреев и их религию и верил только в одну политическую силу Рима и Цезаря? А между тем тревога эта могла иметь серьезную причину. Как ни изменяли смысл имени Сына Божьего, оно все же было достаточно распространено в древнем эзотеризме. И Пилат, несмотря на весь свой скептицизм, был не лишен суеверия.
В Риме, во время малых мистерий Митры, в которых и римские военачальники принимали участие, он должен был слышать, что Сыном Божьим называют посредника между человеком и Божеством. И к какой бы нации и религии ни принадлежал такой посредник, покушение на его жизнь считалось великим преступлением. Пилат, может быть, и не верил этим восточным фантазиям, и все же произнесенное имя могло встревожить его и увеличить его замешательство.
Заметив это, Иудеи бросают проконсулу тягчайшее из всех осуждений: "если ты отпустишь этого человека, ты не друг Кесарю; ибо каждый делающий себя царем, противник Кесаря… нет у нас царя, кроме Кесаря". Этому аргументу он не мог противостоять; отрицать Бога не трудно, убивать — легко, но участвовать в заговоре против Цезаря, это — величайшее из всех преступлений. Пилат был вынужден отступить и согласиться на смертный приговор.
Таким образом, в конце своей земной деятельности Иисус становится лицом к лицу с властителем мира, с которым он боролся косвенно, как оккультный противник, в течение всей своей жизни. Тень Цезаря посылает Его на крест. Глубокая логика событий: Евреи предали его, а римский скипетр совершил над ним смертную казнь. Он убил Его тело, но именно Он, прославленный Христос, осиянный своим мученичеством, отнял на веки веков лживый ореол Цезаря, эту жесточайшую хулу на государственную власть…
Пилат, омыв руки кровью неповинного, произнес страшное слово: Condemno, ibis in crucem. И уже нетерпеливая толпа устремилась к Голгофе.
И вот, мы на голой вершине, усеянной человеческими костями, которая господствует над Иерусалимом и носит название Gilgal, Голгофа, или лобное место; зловещая пустыня, посвященная в течение многих веков мучительству и истязанию.
На обнаженной горе не видно ни одного дерева, там растут только виселицы. Именно там один из царей иудейских присутствовал со всем своим гаремом при казни сотен пленников, там же Вар распял на кресте две тысячи мятежников и там же возвещенный пророками кроткий Мессия должен был подвергнуться смертным мукам, изобретенным жестоким воображением финикийцев и узаконенным неумолимым Римом.
Когорта римских воинов составила большое кольцо на вершине холма; ударами копий разгоняли они приверженцев, последовавших за осужденным. То были галилейские женщины, молчаливые, исполненные отчаяния, они бросались ниц на землю.
Верховный час настал. Защитник бедных, слабых и угнетенных заканчивал свой подвиг мучительной казнью, назначенной для рабов и разбойников. Настала минута пригвождения к кресту, предвиденная Иисусом в видении енгаддийском; нужно было Сыну Божьему испить чашу, предложенную Ему во время Преображения, нужно было сойти до глубины земных ужасов и самого ада.