Великие пророчества. 100 предсказаний, изменивших ход истории
Шрифт:
И никто не удивился, что именно его «Таймс» командировала в 1878 году на величайшее событие современности – Берлинский конгресс, определяющий судьбы современной Европы. Тот проходил в атмосфере полной секретности. Сам «железный» канцлер Германии Бисмарк следил, чтобы журналистская братия получала только официальные пресс-релизы. Но ведь читатели с замиранием сердца ждали интересных подробностей. Но, увы, ни одному репортеру не удавалось их добыть.
«Прожженный лис» Бловиц решил пойти на дьявольскую хитрость: он тайно пристроил своего агента на место секретаря одного из ведущих немецких дипломатов. Теперь тот мог читать секретные бумаги. Но ведь с ним надо было как-то встречаться – и так, чтобы никто
Однако маленький ловкач нашел выход. И он, и его агент стали ходить обедать в один ресторан, где царили «демократические нравы»: клиенты сами обслуживали себя в раздевалке. Хитрый Бловиц решил, что и сам он, и его агент будут оставлять в раздевалке совершенно одинаковые цилиндры, а уходя, меняться ими. Возвратившись в номер, Бловиц вспарывал подкладку. Ну а там его уже ждали самые секретные документы последних заседаний, тайно скопированные агентом. И потому каждый раз «Таймс» выдавала читателям сенсацию. Немецкая же полиция с ног сбилась, не понимая, откуда сведения. А Бловиц только хихикал про себя и опять благословлял перья: ведь именно вспомнив, как жена порола и зашивала наперники для подушек, Стефан придумал свой способ «набивки цилиндров».
В октябре 1889 года Бловица пригласили написать про рейс легендарного Восточного экспресса, впервые отправлявшегося по маршруту Париж – Стамбул. Лучшие мастера мира подготовили специальный локомотив и роскошные вагоны – спальный, пульмановский и ресторан, отделанные панелями орехового дерева, темно-лиловым бархатом, светильниками, созданными в одной из ювелирных мастерских Амстердама. Впоследствии кто только не станет писать об этом легендарном экспрессе, даже сама королева детектива ХХ века Агата Кристи опубликует свой бестселлер. Но в том первом рейсе из пишущей братии был только один – Стефан Бловиц. Остальные приглашенные – только особы королевской крови. И потому, когда репортер отправился в вагон-ресторан, при входе случилась заминка. Метрдотель в белой отутюженной паре громко объявлял имена входящих: «Король Румынии Карл I! Султан Турции Абдул Хамид II!» Глаз метрдотеля скосился на низкую фигуру журналиста, и, узнав его, он гаркнул: «Король репортеров Бловиц!»
За столиком Стефан обнаружил по правую руку – короля Швеции, по левую – короля Румынии, а напротив – принца Астурийского. Кровь прилила к голове Бловица: вот и исполнилось пророчество цыганки – он сидит за одним столом с королями и принцами. Но помогли ему не какие-то там «пух и перья», а блестящее перо журналиста. И отныне весь мир будет знать, что пресса – вот настоящая, реальная власть.
Оперетта в сумасшедшем доме
Театральный мир полон разных пророчеств, предсказаний и мистических событий. Никуда от этого не деться, сцена – мистический мир: пока горят софиты, он есть, погаснут огни – исчезает, словно не было. Но одно из самых трагических театральных предсказаний оказалось связано с именем самого веселого и насмешливого композитора второй половины XIX века – Флоримона Эрве, создавшего сатирический и задорной жанр оперетты.
Рождество 1883 года в Париже было отпраздновано необычайно роскошно. Терпкий аромат хвои и мандаринов обволакивал город. Витрины магазинов притягивали самыми изысканными и дорогими подарками. Столица мира веселилась вовсю. Театры, открывавшие свои праздничные представления, сияли почище рождественских елок. Особенно знаменитый на весь мир «Варьете», в главной витрине которого красовалась огромная афиша: «Премьера! «Мадемуазель Нитуш». Оперетта Флоримона Эрве».
Но, глядя на нее, ненасытные до зрелищ парижане, ничуть
Приоткрывая форточку полуподвальной каморки, выделенной ему театром на время предпремьерной лихорадки, бедняга композитор прекрасно слышал все эти неприличные вопросы – над окном находилась касса «Варьете». Эрве злился: надо же быть такими тупоголовыми! Они путают его с другим композитором – покойным Оффенбахом! Ему хотелось выскочить из своей каморки и нахлестать по наглым лицам почтеннейшей публики. Но, увы, из своего полуподвала он видел одни только ноги – у кого в начищенных башмаках, у кого в прилипшей зимней грязи. А по ногам как поймешь – кто и что говорит?!
Конечно, Эрве уже несколько лет ничего не сочинял, его старые оперетты перестали идти в Париже, но хоронить его заживо?! Это мы еще посмотрим! Вот пройдет премьера «Мадемуазель Нитуш», и все станет ясно.
Однако утром 26 декабря маэстро был не столь уверен в благополучном исходе. И кому только пришло в голову назначить премьеру на первый день после праздника?! Все явились навеселе: рабочие сцены путались в декорациях, костюмерши – в костюмах. Да и сама прима театра, Анна Жюдик, на которую и была рассчитана постановка, запаздывала.
Эрве рвал и метал. Разве это нормальное отношение к великому искусству? Вот он, например, вообще не уезжал на ночь из театра – прилег на двух составленных стульях в своей каморке под кассой. От волнения, конечно, не сомкнул глаз. Но как иначе? Ему же 58 лет! Легко ли в такие годы начинать заново? Композитор уже переругался с подвыпившими девицами кордебалета, которым, между прочим, сегодня придется изображать целомудренных воспитанниц монастырского пансиона «Небесные ласточки», то есть почти монашек. А эти «монашки» наложили на себя столько косметики, словно они бесстыжие уличные девицы! А тут еще и Жозе Дюпюи – исполнитель главной роли Флоридора, преподавателя музыки в монастыре, – нарумянил себе щеки и стал похож то ли на беспардонного жиголо, то ли на стареющего «мальчика по вызову». В сердцах Эрве погнал его со сцены – умываться. И тут у центрального прохода в еще закрытом для зрителей зале возникла какая-то суета – вся в мехах явилась певица Анна Жюдик, благоухая экзотическими духами.
Слава Богу! Эрве ринулся в зал через боковой проход. Приложился к ручке, оцарапав губу об огромный алмазный перстень, поднял глаза на диву и оторопел. Мадам Жюдик, которую еще лет пять назад весь мир называл «непостижимой» и «несравненной», выглядела хуже некуда: мешки под глазами, отекшие щеки, над верхней, кривящейся губой – явные черные усики. Господи боже, да ведь через пару часов ей выходить на сцену в образе 17-летней девушки, воспитанницы пансиона «Небесные ласточки»! Хороша же будет «ласточка» годков эдак за сорок…
Композитор в ужасе пролепетал: «Что случилось, Анна? Вы заболели?»
Мадам вскинула на него разъяренный взгляд и вырвала руку: «Пропустите меня, я должна загримироваться!» И, махнув своей горничной, Жюдик через сцену прошествовала в гримерную.
Эрве плюхнулся в кресло первого ряда. Оперетту ждет провал – это ясно. Видать, и Жюдик, как все парижане, вчера перебрала с шампанским. А ведь не молоденькая, пора бы и меру знать. Да и голос поберечь не мешало бы! Эрве вспомнил, как в начале этого года Анна Жюдик появилась в квартирке, которую он снимал на улице де Лоретт, выходящей к Монмартру. Вошла, благоухая дорогим парфюмом, и вдруг, без объяснения, бухнулась на колени: «Только вы можете спасти меня, маэстро! Вы же гений, вы родоначальник оперетты. Вы сможете написать для меня прекрасную музыку. Я умоляю вас! Мой голос подводит меня, и мне нужна партия приятная, но несложная – под силу угасающему голосу». И дива заплакала.