Великие реалисты и не только… Лучшие художники послепетровской России
Шрифт:
Васильев в Рисовальной школе учился не только у Шишкина, но и у Ивана Крамского. Оба наставника души не чаяли в юноше. «Легким мячиком скакал он между Шишкиным и Крамским, и оба его учителя полнели от восхищения гениальным мальчиком», – писал Репин. При этом сам Федор был настоящим шампанским гением – легкомысленным, азартным, эксцентричным. Крамской отмечал: «Его манеры были самоуверенны, бесцеремонны и почти нахальны, но, замечу, это впечатление быстро изгладилось, так как это все было чрезвычайно наивно… и я должен сознаться, что часто он приводил меня просто в восторг свежестью чувств и меткостью суждений». Репин же сравнивал юношу с солнцем русской поэзии: «Мне думается, что такую живую, кипучую натуру при прекрасном телосложении имел разве Пушкин». В 1868 году картина Васильева «Возвращение стада» получила первую премию по ландшафтной
В 1867-м Васильев поехал с Шишкиным на Валаам, где пробыл пять месяцев. А в 1870-м вместе с Репиным, тогда студентом Академии художеств, а также младшим братом Ильи Ефимовича Василием и сокурсником по академии Евгением Макаровым, отправился в путешествие по Волге. Организатором поездки стал сам Васильев, умевший сплотить вокруг себя людей. Репин позже вспоминал: «Звонкий голос, заразительный смех, чарующее остроумие с тонкой до дерзости насмешкой завоевывали всех своим молодым, веселым интересом к жизни; к этому счастливцу всех тянуло, сам он зорко и быстро схватывал все явления кругом, а люди, появлявшиеся на сцене, сейчас же становились его клавишами, и он мигом вплетал их в свою житейскую комедию и играл ими».
Путешествие началось в Твери, откуда компания отправилась пароходом вниз по реке. Погостили в Нижнем Новгороде, провели все лето в селе Ширяево под Самарой. Илья Ефимович впоследствии рассказывал о том, как Васильев решил покататься на необъезженном жеребенке: «Мы спешили зa ним c разинутыми от удивления ртами и в стpaxe зa негo, a он, поощренный впечатлением невиданногo нами зрелищa, начал вдруг, совершеннo как цирковой наездник, принимать разныe позы, перекидывать ноги и, наконец, сидя лицом к нам пo-дамски, стал съезжать нa самый круп, к хвостy жеребенкa, и посылать нам оттудa воздушныe поцелуи. Вероятнo, жеребенкa защекотали наконец егo движения, он пришел в раж и вдруг так подбросил Васильевa к небy, сопровождая свoe движениe необыкновеннo громким и зычным звуком, чтo казалось, Васильев улетает зa облакa. В этo мгновениe он страшнo походил нa Дон Кихотa, подброшенногo крылом мельницы».
Этот весельчак, всегда готовый «кстати вставить французское, латинское или смешное немецкое словечко», невероятно серьезно относился к работе. Репин свидетельствовал: «Просыпаюсь от тяжести полногo желудкa; a лампa вce горит, и сам Васильев горит, горит – всем существом ярчe нашей скромной лампы… Вот энергия! Дa, вот настоящий талант!»
Именно Федор Васильев повлиял на композицию «Бурлаков на Волге». Идея картины возникла у Ильи Ефимовича еще в 1869 году, когда он вместе с Константином Савицким отправился на Неву писать этюды. Первый эскиз будущего полотна включал в себя не только бурлаков, но и беззаботных дачников: художник хотел «сыграть» на контрасте. Однако Васильев замысел раскритиковал: «Тут эти барышни, кавалеры, дачная обстановка, что-то вроде пикника; а эти чумазые уж очень как-то искусственно „прикомпоновываются“ к картинке для назидания… Ох, запутаешься ты в этой картине: уж очень много рассудочности. Картина должна быть шире, проще, что называется – сама по себе… Бурлаки так бурлаки!»
В итоге автор отказался от первоначального замысла и написал всем известное, вошедшее в историю отечественной живописи полотно. Любопытно, что Васильев также создал свою версию – «Вид на Волге. Барки», причем на три года раньше, чем Репин, в 1870-м.
Путешествие по великой русской реке вдохновило и на создание другой картины – «Оттепель» (1871). Написанная буквально за месяц, она имела огромный успех, ознаменовав новый этап в творчестве мастера. Крамской утверждал: «Оттепель» такая горячая, сильная, дерзкая, с большим поэтическим содержанием и в то же время юная (не в смысле детства) и молодая, пробудившаяся к жизни, требующая себе право гражданства между другими, и хотя решительно новая, но имеющая корни где-то далеко, на что-то похожая и, я готов был бы сказать, заимствованная, если бы это была правда, но все-таки картина, которая в русском искусстве имеет вид задатка.
На конкурсе Общества поощрения художников полотно получило первую премию. Еще до начала конкурсной выставки его купил для своей коллекции Третьяков. По заказу будущего императора Александра III художник написал авторское повторение, в более теплых тонах. В 1872-м произведение участвовало в Лондонской ежегодной международной выставке. Один из британских критиков отмечал: «Взгляните на его отличную картину „Оттепель“, на мокрую грязь, на серый, грязный и коричневый снег; заметьте колеи, текущую воду и общую слякоть и скажите, не он ли настоящий артист для этой задачи». Вплоть до 1928 года она хранилась в Аничковом дворце, затем была передана в Русский музей.
Трудясь над «Оттепелью», Васильев сильно простудился: в 1871 году у него обнаружили туберкулез. В мае художник уехал в Харьковскую губернию, где остановился в имении Хотень, принадлежавшем его покровителю, графу Павлу Строганову. А в июле отправился поправлять здоровье в Ялту.
На юге, несмотря на мягкий климат, ему пришлось нелегко, одолевали заботы. Нужно было не только найти средства на лечение, но и обеспечить близких: в Крым вместе с живописцем приехали его мать и младший брат Роман. От Общества поощрения художников мастер ежемесячно получал сто рублей, их хватало на самое дешевое жилье. Многое было не по карману, город в то время был популярен и переживал строительный бум. Васильев писал Крамскому: «Ялта разрушила все авторитеты, и Америка перед ней – ничто, нуль. Вся изрыта, вся завалена камнями, лесом, известью; дома растут в неделю, да какие дома! Меньше трех этажей и дешевле 50 тыс. – ни одного; гостиниц строится столько, что скоро все жители Ялты и все приезжие пойдут только для прислуги, да и то, говорят, мало будет. Нет, не могу!»
За помощью художник обращался к Третьякову: «Положение мое самое тяжелое, самое безвыходное. Я один в чужом городе, без денег и больной. Мне необходимо 700 рублей». Меценат не остался глух к этой просьбе, отправил деньги, а в ответном письме поддержал: «Очень грустно, любезнейший мой Федор Александрович, что Вы так расхворались, но главное – прежде всего спокойствие и осторожность… Будьте здоровы, любезный друг, мужайтесь! Кто смолоду похворает, под старость крепче бывает!.. Ваш преданный П. Третьяков».
Южная природа поначалу не нравилась художнику, он тосковал по скромной среднерусской красоте. Ностальгическим чувством проникнуто полотно «Мокрый луг» (1872), в котором воплощено романтическое представление о двоемирии – соседстве покоя и бури, добра и зла, вечного и земного. Эта работа предвосхитила шедевр Исаака Левитана «Над вечным покоем» (1894), где также отражены размышления о горнем и дольнем мирах.
Впрочем, со временем Васильев влюбился в Тавриду: «О Крым! Что за поэзия! Солнце не щадит тепла и света, деревья миндальные цветут, свежесть первого дня творения!.. Из окна наслаждаюсь природой. Что за прелесть! Яркое, как изумруд, море… У горизонта море принимает замечательно неуловимый цвет: не то голубой, не то зеленый, не то розовый. А волны неторопливо идут, идут откуда-то издалека отдохнуть на берег, на который они, впрочем, грохаются самым неприличным образом. Волны, волны! Я, впрочем, начинаю уже собаку доедать относительно их рисунка; но успел совершенно убедиться в следующем: вполне верно, безошибочно их ни рисовать, ни писать невозможно, даже обладая полным их механическим и оптическим анализом. Остается положиться на чувство да на память». А вот другое наблюдение: «Середина декабря. Небо голубое-голубое, и солнце, задевая лицо, заставляет ощущать сильную теплоту. Волны – колоссальные, и пена, разбиваясь у берега, покрывает его на далекое пространство густым дымом, который так чудно серебрится на солнце… Картина в самом деле так очаровательна, что я рву на себе волосы – буквально, – не имея возможности сейчас бросить все дурацкие заказы и приняться писать эти волны. О, горе, горе! Вечно связан, вечно чему-нибудь подчиняешься».
Одно из последних полотен Васильева «В Крымских горах» (1873) произвело фурор на выставке Общества поощрения художников, получило первую премию по ландшафтной живописи. Крамской писал автору: «После Вашей картины все картины – мазня, и ничего больше… Вы поднялись почти до невозможной, гадательной высоты… Ваша теперешняя картина меня лично раздавила окончательно. Я увидел, как надо писать. Как писать не надо – я давно знал, но… как писать надо – Вы мне открыли! Что-то туманное, почти мистическое, чарующее, точно не картина, а в ней какая-то симфония доходит до слуха оттуда, сверху, а внизу на земле, где предметы должны быть реальны, – какой-то страдающий и больной человек. Решительно никогда не мог я себе представить, чтобы пейзаж мог вызвать такие сильные ощущения».