Великий дух и беглецы
Шрифт:
– Вы можете мне возразить, – донесся откуда-то издалека ровный голос юноши, – не руководило ли Речкой чувство, называемое у людей любовью? Отвечу: может быть. Допустимо назвать любовью и отношения у собак: самка следует за самцом. Но с моей точки зрения, Жало не осознавал, что именно генетическая неустойчивость Речки, первобытная дикость, заложенная в нее отцом, лишь недавно преодоленная жителями долины, разбудила в нем атавистические чувства – чувства хищника, стремящегося вонзить клыки в теплый бок долгоногов...
– Смотрите, кто-то пришел, – перебил его Павлыш.
Роботы,
– Старший, – произнес с облегчением юноша. – Это стучит он. Он не имеет права войти сюда. Хотя, подозреваю, заглядывал. Старшему свойственно любопытство.
Юноша быстро прошел к двери.
Павлыш остался стоять. Роботы глядели на него сердито, а может, это Павлышу показалось. Неужели они поймали Жало? Нет, они не убьют его. Он слишком ценный генетический материал. Он нужен. Но уже никогда он не увидит больше широкой равнины. И никогда Речка не будет бежать рядом с ним, потому что Жало должен способствовать успеху большого опыта.
Павлыш подошел к экрану, смотревшему на реку. Ливень продолжался. Река широко разлилась по равнине, подступила к самым скалам, вершины деревьев выступали темными холмами над бурлящей водой. Нет, сейчас до корабля не добраться.
– Я отпустил его. – Юноша возвратился в комнату. – Жало они не поймали, и я имею все основания полагать, что он погиб в наводнении.
Юноша тоже подошел к экрану и вгляделся в бешенство воды.
– Нет, ему не выжить.
Он вздохнул печально.
– Это был замечательный самец. Со временем он стал бы вождем племени.
– Мне тоже жалко его, – сказал Павлыш. – Но иначе. Не из-за эксперимента.
– Знаю, – горько улыбнулся юноша и развел в стороны длинные нервные руки. – Но что делать? Разум предусматривает терпимое отношение друг к другу. Устал я сегодня. Пора отдохнуть.
Юноша еще раз взглянул на экран, потом обратился к Павлышу:
– Вам сейчас рискованно выбираться обратно. Оставайтесь здесь. Поспите. Вас здесь никто не побеспокоит. Эти ливни кончаются через несколько часов. Вскоре спадет и вода в реке. Спите, вы тоже сегодня устали.
– Спасибо, – ответил Павлыш. – Я воспользуюсь вашим приглашением. Надеюсь, Жало жив.
– Вы забываете, как мало ценится жизнь в первобытном обществе. Через несколько дней все, включая саму Речку, позабудут об этом молодом существе. Они по-своему дети – тупые, неразвитые дети.
– Да, кстати, – спросил Павлыш, – если вы изолировали небольшое племя, не приведет ли это к вырождению?
– Это важная проблема. Мы влияем на генетическую структуру, пробуем различные типы мутаций. Иногда получаем любопытные результаты – даже появляется соблазн вывести новые расы – трехглазых, двухвостых существ и так далее. У нас поговаривают, что на планете, на другом ее континенте, будет со временем создана вторая лаборатория – там станут прослеживать возможные варианты физической эволюции. Постараемся конкурировать с природой. Это пока не решено.
– Спокойной ночи, – попрощался Павлыш.
– У вас с собой есть
– Да, – сказал Павлыш. – Я и не голоден. Устал.
– Я ухожу. Эта работа порой утомляет. Хочется уехать на год-два отдохнуть, подытожить сделанное.
– А что вам мешает?
– Чувство ответственности, – ответил юноша. – Я не могу бросить долину на произвол судьбы. Каждый день чреват неожиданностями. Я ментор, и мой долг находиться рядом. Никто, кроме меня, не знает в лицо каждого обитателя долины, не знает их привычек и наклонностей. Трудно быть божеством...
– Вы подвижник, – признал Павлыш.
– Да, – согласился юноша, и он был похож в этот момент на молодого, полного энтузиазма миссионера, готового пойти на плаху в еретическом государстве и гордого тем, что именно ему предоставлена такая возможность. – Но представляете себе, как прекрасен будет тот день – и я надеюсь дожить до него, – когда я смогу сказать уверенно: «Вы разумны, мои дети. Учитель вам больше не потребуется».
– Наступит ли он? – с сомнением произнес Павлыш.
Когда юноша снова растворился в воздухе, погасли экраны, отодвинулись к двери роботы и дверь опустилась сверху, беззвучно скользнув в пазах, Павлыш понял, что безумно хочет спать. Если бы он не так измотался за короткий день, то, может, подумал бы, что оказался в тюрьме. Если, скажем, миссионеру придет в голову временно изолировать незваного гостя. А впрочем, все равно. Утро вечера мудренее. Правда, когда проснешься, никакого утра не будет – только-только разгорится день, начавшийся много часов назад.
Павлыш аккуратно разложил баллоны, скафандр, припасы на полу рядом с ложем, оставил лишь нагубник. А ночью, неловко повернувшись, выпустил его изо рта, но не заметил этого – юноша, оказывается, приказал роботам повысить содержание кислорода в помещении. Павлыш спал долго, иногда проскальзывали сны, смутные, незапоминающиеся, злые. Приходилось убегать от кого-то, и бегство прерывалось желтыми мутными потоками, что-то бормотал обиженно Старший, и возвращались минуты крушения «Компаса».
Когда Павлыш проснулся, юноши все еще не было – то ли он спит дольше, то ли вызвали к начальству или на совещание, то ли сидит в своей лаборатории, думает, как избавиться от Павлыша и убрать неожиданные поправки, внесенные в продуманный эксперимент беспокойным землянином.
Зубы почистить нечем – забыл захватить пасту, – не было и воды умыться. Павлыш встал на голову, поболтал ногами, чтобы разогнать кровь в жилах, роботы от изумления придвинулись ближе, включили какие-то приборы на пульте – видно, регистрировали необычную позу, полагали ее частью эксперимента. Позавтракал Павлыш не спеша, потому что надо было решить – то ли сразу, как придет копия юноши, уходить на корабль, нельзя же громить чужую лабораторию из-за того, что ты, Павлыш, по своим земным меркам решил судить чужую цивилизацию, то ли потянуть время, остаться еще на день, узнать побольше о жителях долины и заодно о миссионере, чтобы вернуться к спору с ним, имея в руках не только эмоции, но и факты.