Великий Гэтсби. Главные романы эпохи джаза
Шрифт:
– О, здравствуйте, старина, – произнес он так, будто мы не виделись бог знает сколько лет. Я даже подумал на миг, что он мне сейчас руку пожмет.
– Дождь перестал.
– Правда? – поняв, о чем я говорю, заметив наконец рассыпавшиеся по комнате зайчики солнечного света, он улыбнулся, как счастливый синоптик, как восторженный ревнитель вечного возвращения света, и повторил новость Дэйзи: – Как вам это понравится? Дождь перестал.
– Я рада, Джей. – Голос ее, мучительно, горестно прекрасный, говорил сейчас лишь о нежданном счастье.
– Я хочу, чтобы вы с Дэйзи заглянули в мой
– Вы уверены, что я вам не помешаю?
– Абсолютно, старина.
Дэйзи поднялась наверх, умыться, – я слишком поздно вспомнил об унизительном состоянии моих полотенец, – мы с Гэтсби ждали ее на лужайке.
– Хорошо выглядит мой дом, верно? – спросил он. – Посмотрите, как его фасад ловит свет.
Я согласился: да, дом великолепен.
– Да. – Гэтсби окинул его взглядом, каждую арочную дверь, квадратную башню. – Три года ушло у меня на то, чтобы заработать деньги на его покупку.
– Я думал, деньги у вас наследственные.
– Были, старина, – с какой-то заезженной интонацией ответил он, – но б'oльшую их часть я потерял во время великой паники – паники войны.
Думаю, он едва ли понимал, что говорит, поскольку на мой вопрос о его бизнесе ответил: «Это мое дело», не успев вовремя сообразить, что такой ответ недопустим.
– О, я много чем занимался, – поправился он. – Лекарствами, потом нефтью. Однако сейчас их оставил.
И Гэтсби взглянул на меня с несколько большим вниманием:
– Вы хотите сказать, что подумали над тем моим ночным предложением?
Прежде чем я успел ответить, из дома вышла Дэйзи, и два ряда медных пуговиц ее платья блеснули под солнцем.
– Вон тот огромный дворец? – воскликнула она, указав на особняк Гэтсби.
– Вам он нравится?
– Очень, только я не понимаю, как вы живете в нем совсем один.
– А я стараюсь, чтобы его днем и ночью наполняли интересные люди. Люди, которые занимаются чем-нибудь интересным. Знаменитости.
Мы не стали срезать путь берегом Пролива, а прошли по дороге и вступили в поместье через большие боковые ворота. Дэйзи, зачарованно мурлыча, любовалась то одной, то другой частностью уходившего в небо феодального силуэта, восхищалась парком, упивалась игристым ароматом нарциссов, шипучим – боярышника и слив в цвету, бледно-золотистым – жимолости. Странно это было – приблизиться к мраморным ступеням и не увидеть ни суматошной толпы, ни ярких нарядов, появляющихся из двери и исчезающих за нею, не услышать ни звука, кроме пения птиц в древесной листве.
А минуя музыкальные гостиные в духе Марии-Антуанетты и салоны в стиле Реставрации, я не мог отделаться от ощущения, что за каждой кушеткой и под каждым столом прячутся гости, коим приказано хранить бездыханное безмолвие, пока мы не уйдем. И готов был поклясться, что, когда Гэтсби затворил дверь «Библиотеки Мертон-Колледжа» [17] , я услышал за ней призрачный смешок Совиноглазого.
Мы поднялись наверх, прошлись по «старинным» спальням, утопавшим в розовых и лавандовых шелках, озаренным свежими цветами, по гардеробным, и бильярдным, и ванным комнатам с утопленными в полы ваннами – и в одной из комнат наткнулись на
17
Оксфордская, старейшая в мире, научная библиотека, так и работающая со времени ее открытия (около 1373).
Он неотрывно смотрел на Дэйзи и, думаю, заново переоценивал все, увиденное нами в доме, исходя при этом из ее впечатлений, из выражения столь любимых им глаз. Впрочем, нет, время от времени он окидывал свои богатства удивленным взглядом – как будто в заправдашном, завораживающем присутствии Дэйзи все они становились нереальными. А один раз едва не слетел с лестницы.
Спальня Гэтсби оказалась наискромнейшей комнатой дома – если не считать того, что на комоде ее стоял туалетный прибор из чистого тусклого золота. Дэйзи схватила щетку и с наслаждением пригладила волосы, Гэтсби сел, прикрыл ладонью глаза и рассмеялся.
– Удивительное дело, старина, – весело сказал он. – Ничего не могу поделать… как ни стараюсь…
Гэтсби пережил у меня на глазах два отдельных состояния и вступал в третье. После начального смущения, после нерассудительной радости он весь отдался чуду присутствия Дэйзи. Он так долго думал о нем, промечтал его от начала и до конца, ждал, сцепив, так сказать, с немыслимым напряжением зубы. И теперь останавливался, точно часы с перекрученным заводом.
Через минуту он пришел в себя и открыл перед нами два громадных гардероба со множеством костюмов, халатов, галстуков и рубашек, уложенных, будто кирпичи, в штабеля – по дюжине в каждом.
– Я держу в Англии человека, который покупает для меня одежду. В начале каждого сезона, весеннего и осеннего, он присылает мне готовые подборки.
Гэтсби вытащил из гардероба стопку рубашек и принялся бросать их одну за одной на стол для нашего обозрения – рубашки из чистого льна, и плотного шелка, и тонкой фланели, – падая, они расправлялись и вскоре покрыли стол многокрасочной грудой. Пока мы любовались ими, Гэтсби извлек новую стопку, и яркая груда подросла еще – рубашки в полоску, узорчатые, в коралловую и светло-зеленую клетку, лавандовые, бледно-оранжевые, с индиговыми монограммами. Неожиданно Дэйзи, сдавленно вскрикнув, уткнулась в них лицом и разразилась рыданиями.
– Какие они прекрасные, – произнесла она приглушенным тканью голосом. – Мне грустно, потому что я никогда не видела такой… такой красоты.
Мы собирались выйти из дома, чтобы осмотреть лужайки, парк, плавательный бассейн, гидроплан, летние цветы, однако опять полил дождь, и мы просто постояли у окна спальни, глядя на покрывшийся зыбью Пролив.
– Если б не дымка, мы смогли бы увидеть ваш дом на том берегу бухты, – сказал Гэтсби. – Каждую ночь на вашем причале горит зеленый огонек.