Великий и Ужасный. Фантастические рассказы
Шрифт:
— Глянь, Паш! А студия вроде не наша. У нас никогда таких классных декораций не было — неужто спонсор объявился? — удивился Станислав, шагавший следом.
Стражник завёл друзей ещё в одну келью, окон тут вовсе не было, киношников да осветителей тоже не видать. Зато у стены стоял крепкий широкий стол, по которому в ужасном беспорядке были раскиданы свитки, гусиные перья… Но не это самое главное. По ту сторону стола сидел плотненький, упитанный человечек с оплывшим — надо думать, от постоянного поста — лицом. Там угадывался и второй, и третий подбородок. Человек сосредоточенно
Павел оглянулся, его волнение передалось и Станиславу — он тоже оглянулся, стражник, таких пишут «в эпизодах», давно ушел. За ними была совершенно голая, но узнаваемая стена, чистая, как простыня невинной девочки.
— Чем я могу помочь, братья мои? — спросил человек, отрываясь от письма.
Он встал и обогнул стол, качнув его округлостями тела. Ноги незнакомца исчезали под рясой, и хотя Павел был ещё твёрдо убеждён, что там кроссовки «Три полоски», на худой конец ботинки, Стас его уверенности уже не разделял. Он узнал лицо, памятное по гравюре из школьного учебника. То и в самом деле был Мартин Лютер, «княжеский холоп».
— Чудны дела твои, Господи!? — молвил человек в рясе, оглядывая не по-людски одетых посетителей.
— Грим! — мелькнула спасительная мысль.
— Ошибаетесь, Станислав Олегович! В первый раз не угадали! — холодно заметил кто-то.
Из угла к ним шагнула высокая, худая чёрная фигура.
— Пригнись! — крикнул Павел.
Рука Лютера лихорадочно шарила по столу…
«Генеральский» эффект
Рыжей НЕчто
«Но потешались вы над ним,
Ведь был солдат бумажный…»
На третью ночь «кспэшного» слёта количество выпитого и спетого по всем законам философии превысило меру, и наши ряды заметно поредели.
Может, нестройные хоры, вздымавшиеся к небесам, распугали вечные звёзды, а, может, просто молодой ветер октября пригнал с запада облака — ночка выдалась на редкость тёмная. Ленивый месяц тоже не казал виду, и лишь россыпь пугливых искр нарушала тайны лесной черноты.
Когда Гордей вылез из палатки, продирая глаза, на «пентагоне» он застал самых стойких — Рыжую Нечто, Бродягу да Рената. Я, понятно, не в счёт, потому что в этот раз решил поберечь и без того уставшую печень, хотя в горле уже копились хрипы.
Впрочем, с лёгкой руки одного знаменитого писателя, пью я только воду, но это иная история, ставшая, по-видимому, притчей во языцах…
— Ау! — позвал Гордей. — Люди! Который нынче час?
— Какая разница? Хорошо сидим, — отозвался Ренат.
— Есть чего пожрать? Или — ничего «шамо не пришкокало»? — процитировал он известный анекдот о маленькой девочке, жующей «мяшо», и любопытном дяде.
— А то как же? Вон Нечто Рыжее скоко наготовила, поперчила и посолила, — улыбнулся Ренат, вынимая невесть откуда деревянную ложку и протягивая другу. — Сам выточил, пользуйся.
— Очень кстати, — обрадовался Гордей, благодарно взглянув на Юлю, которую больше знали под интернетовским ником, и, перевалив через бревно, опустил голые ступни в пепел кострища.
Я тоже глянул на неё украдкой и обомлел. Бродяга как раз подбросил веток, и пламя, проглотив их, заметно развеяло сумрак. В его языках резвились бесы, точно такие же чертенята бесстыже плясали в больших невинных девичьих глазах.
— Дай-ка гитару! — попросила она.
— Ого! Похоже, ты влип, парень! — подумал я, передавая инструмент.
— Добро! — подтвердил её идею Ренат, усаживаясь по-хозяйски и положив широченные ладони на крюк клюки, воткнутой перед ним.
Длинные Юлины пальцы нежно обхватили гриф. Она тихонько тронула струны…
Что-то ёкнуло в груди. Знал же, хитрый татарин, кого за мной посылать. Кто позвонил, даже сам Ренат — ни в жизнь бы не поехал, шибко дела замучили, да и защита на носу. А ведь, на тебе, поспел на последнюю электричку, хотя утром и не предполагал, что окажусь в таком тёплом, во всех смыслах, соседстве. «Генеральский эффект» называется.
Мы, технари, про него лучше иных знаем. Вон, давеча, компьютер повис. Ни туда, ни сюда. Надёжно так повис, диск, как думали, слетел аж на физическом уровне. Ренат совсем приуныл — винт чужой. Призвал Аллаха там, али кого ещё. Закатал рукава. Тут звонит эта самая Нечто и что-то ему говорит… А Ренат на монитор уставился — ожила машинка! «Постой, — кричит, — не вешай трубку!» «Если б она свою рученьку на блок системный возложила, — твой бы сотый в пятисотый превратился!» — юродствовал я тогда, но факт штука упрямая.
— Нет, ребята! Я не могу! Слишком узкий гриф, — вдруг взмолилась Рыжая, возвращая инструмент.
— А ты через «не могу», раз взялась. Чему я тебя учил? Да, эту песенку, если всерьёз захотеть, можно за два дня освоить, — возразил Ренат, усмехнувшись в густую черную бородищу, а гитару назад не принял.
Гордей уплетал вермишель с тушёнкой, урча, точно котяра.
«Нодейка» раскочегарилась настолько, что не нуждалась в подкормке.
— Чего поём? — спросил Бродяга, подсаживаясь к Юле со свободной стороны, поскольку с другой — сидел уже я, а свято место пусто не бывает.
— Сейчас узнаешь! — молвила девушка, снова прильнув к гитаре.
— Это тебе не на клавиши давить, признавайся — небось с тех пор и в руки-то её не брала? — укоризненно сказал Ренат.
— С каких это пор? — поинтересовался Бродяга, поглядывая на прелестного соседа.
— А как настраивал инструмент… — пояснил я, присутствовавший на том священнодействии, и ревниво осмотрел тёзку с ног до головы.
В картузе защитной раскраски, чумазый, порядком заросший щетиной, Димка походил на самого настоящего, классического туриста, и если бы только не машина и связанный с ней обет трезвости, с Бродяги можно было бы рисовать портреты и делать фото для журналов «Наши в лесу» или «Вокруг света».