Великий канцлер
Шрифт:
Тогда Коровьев вынул из кармана фрака тяжёлое в овальной раме и в алмазах изображение чёрного пуделя и собственноручно повесил его на шею Маргарите. Украшение чрезвычайно обременило Маргариту. Цепь натирала шею, пудель тянул согнуться.
– Ничего, ничего не поделаешь… надо, надо, надо… – бормотал Коровьев, и во мгновение ока и сам оказался в такой же цепи. Задержка вышла на минутку примерно и всё из-за борова Николая Ивановича. Ворвался в ванную какой-то поварёнок-мулат, а за ним сделал попытку прорваться и Николай Иванович. При этом прорезала цветочный запах весьма ощутительная струя спирта и луку. Николай Иванович почему-то оказался в одном белье. Но его ликвидировали быстро, разъяснив дело.
В последний раз глянула на себя в зеркало нагая Маргарита, в то время как Гелла и Наташа, высоко подняв канделябры, освещали её.
– Готово! – воскликнул Коровьев удовлетворённо, но кот всё же потребовал ещё одного последнего осмотра и обежал вокруг Маргариты, глядя на неё в бинокль.
В это время Коровьев, склонившись к уху, шептал последние наставления:
– Трудно, будет трудно… Но не унывать! И главное полюбить… Среди гостей будут различные, но никакого никому преимущества… Ни, ни, ни! Если кто-нибудь не понравится, но только, конечно, нельзя подумать об этом… Заметит, заметит в то же мгновение! Но необходимо изгнать эту мысль и заменить её другою – что вот этот-то и нравится больше всех… Сторицей будет вознаграждена хозяйка бала! Никого не пропустить… Никого! Хоть улыбочку, если не будет времени бросить слово, хоть поворот головы! Невнимание не прощает никто! Это главное… Да ещё… – Коровьев шепнул, – языки, – дунул Маргарите в лоб, – ну, пора!
И из ванной Коровьев, Маргарита и Бегемот выбежали в темноту.
– Я! Я! – шептал кот, – я дам сигнал.
– Давай! – послышался в темноте голос Коровьева.
– Бал! – пронзительно взвизгнул кот {208}, и тотчас Маргарита вскрикнула и закрыла на секунду глаза. Коровьев подхватил её под руку.
На Маргариту упал поток света и вместе с ним – звука, а вместе – и запаха. Испытывая кружение головы, уносимая под руку Коровьевым, Маргарита увидела себя в тропическом лесу. Красногрудые, зеленохвостые попугаи цеплялись за лианы и оглушительно трещали: «аншанте!»… Банная духота сменилась тотчас прохладой необъятного бального зала, окаймлённого колоннами из какого-то желтоватого искрящегося самоцвета. Зал был пуст совершенно, и лишь у колонн стояли неподвижно в серебряных тюрбанах голые негры. Лица их от волнения стали грязно-бурыми, когда в зале показалась Маргарита со свитой, в которую тут включился и Азазелло.
Тут Коровьев выпустил руку Маргариты, шепнул: «Прямо на тюльпаны…» Невысокая стена белых тюльпанов выросла перед Маргаритой, а за нею она увидела бесчисленные огни в колпачках и перед ними белые груди и чёрные плечи фрачников. Оглушительный рёв труб придавил Маргариту, а вырвавшийся из-под этого рёва змеиный взмыв скрипок потёк по её телу. Оркестр человек в полтораста играл полонез. Человек во фраке, стоявший выше всего оркестра, увидев Маргариту, побледнел, и заулыбался, и вдруг рывком поднял весь оркестр. Ни на мгновение не прерывая музыки, оркестр стоя окатывал Маргариту как волнами. Человек над оркестром отвернулся от него и поклонился низко, широко разбросив руки, и Маргарита, улыбаясь, потрясла рукой.
– Нет, мало, мало, – зашептал Коровьев, – что вы, он не будет спать всю ночь! Крикните ему что-нибудь приятное! Например: «Приветствую вас, король вальсов!»
Маргарита крикнула и подивилась, что голос её, полный как колокол, был услышан сквозь вой оркестра.
Человек от счастья вздрогнул, руку прижал к крахмальной груди.
– Мало, мало, – шептал Коровьев, глядите на первые скрипки и кивните так, чтобы каждый
– Кто дирижёр? – на лету спросила Маргарита.
– Иоганн Штраус! {210} – ответил кот, – и пусть меня повесят сегодня вечером, если где-нибудь ещё есть такой оркестр. А приглашал я!
В следующем зале не было видно колонн. Их закрывала стена из роз, красных, как венозная кровь, розовых, молочно-белых, возникшая по левую руку, а по правую – стена японских махровых камелий.
Между стенами уже били, шипя, фонтаны, и шампанское вскипало пузырями в трёх бассейнах, из которых первый был прозрачный фиолетовый, второй – рубиново-красный, третий – хрустальный.
В этом зале метались негры в алых повязках, серебряными черпаками наливая из бассейнов опаловые чаши.
Хрустальные столики были завалены зёрнами жареного миндаля.
В розовой стене был пролом, и там на эстраде метался человек во фраке с ласточкиным хвостом. Перед ним гремел, квакал, трещал джаз. Музыканты в красных куртках остервенело вскочили при появлении Маргариты и ударили сумасшедшую дробь ногами. Дирижёр их согнулся вдвое, так что руками коснулся эстрады, затем выпрямился и, наливаясь кровью, пронзительно прокричал:
– Аллилуйя!
После чего музыканты ударили сильнее, а дирижёр хлопнул себя по коленам раз, потом – два, потом сорвал тарелку у крайнего музыканта, ударил ею по колонне. В спину тёк страшной мощной рекой под ударами бесчисленных смычков полонез, а этот джаз уже врезался в него сбоку, и в ушах бурлила какофония.
– Кивок и дальше! – крикнул Коровьев. Откуда-то грянули развязные гармоники и «светит месяцем» залихватским страшным залили джаз.
Улетая, Маргарита, оглянувшись, видела только, что виртуоз джазбандист, борясь с полонезом и «светит месяцем», бьёт по головам тарелкой джазбандистов и те, приседая в комическом ужасе, дуют в свои дудки.
Вылетели, наконец, на площадку и остановились. Маргарита увидела себя над лестницей, крытой красным ковром. Внизу она видела, как бы держа перед глазами бинокль обратным способом, швейцарскую тёмного дуба с двумя каминами: маленьким, в котором был огонь, и громадным, в тёмную холодную пасть которого мог легко въехать пятитонный грузовик. Раззолоченная прислуга строем человек в тридцать стояла лицом к холодному отверстию, не спуская с него глаз. Лестница пылала белым заревом, потому что на стене по счёту ступенек висели налитые электрическим светом виноградные гроздья.
Маргарита чувствовала, что её глушит новая какая-то музыка, но уже не пропавший где-то в тылу «светит месяц», а другая – медная, мощная.
Маргариту устанавливали на место. Под рукой левой у неё оказалась срезанная аметистовая колонка.
– Руку можно положить будет, если очень станет трудно, – шептал Коровьев.
Кто-то чернокожий, нырнув под ноги, подложил мягкую скамеечку, и на неё Маргарита, повинуясь чьим-то рукам, поставила правую ногу, немного согнув её в колене.
Кто-то поправил сзади волосы на затылке. Маргарита, встав, огляделась. Коровьев и Азазелло стояли возле неё в парадных позах, в одной линии с ними выстроились два молодых человека, смутно чем-то напоминавших Абадонну, тоже с затенёнными глазами. Сзади били и шипели струи; покосившись, Маргарита увидела, что и там шампанский буфет. Из бледно-розовой стены шампанское лилось по трём трубкам в ледяной бассейн. Шеренга негров уже стояла с подносами с плоскими, широкими, покрытыми инеем чашами. Двое держали на подносах горки миндалю.