Шрифт:
Молодой мужчина и юный недоросль лет этак четырнадцати-пятнадцати, схожие лицом так, как только и могут походить друг на друга родные братья, преодолели крутой подъем на крепостную стену славного города Тулы - после чего младшему тут же прилетел легкий подзатыльник:
–
Прогуляв вдоль высоких зубцов и вдоволь налюбовавшись видами окрестностей, братья наконец-то остановились.
– Вот наш завод. Любуйся.
– Ух ты! Экая красотища!!!
Дозорный, прогуливавшийся невдалеке от тонких ценителей красоты, едва не споткнулся на ровном месте - потому что на его непритязательный взгляд, новые постройки, появившиеся всего с год назад за городской стеной, иначе как уродливыми назвать и нельзя было. Какая-то высоченная громадина, день и ночь извергавшая из своего нутра смрадные клубы дыма, несуразно большие амбары из кирпича с окнами такой ширины, что в них две телеги спокойно могли разъехаться - если бы те сначала как-то исхитрились попасть на высоту в две сажени, конечно. Лязг и постоянные громыхания чего-то явно тяжеленного, суета мастеровых людишек, натуральные горы железной руды и древесного угля под навесами, вереницы телег, что эти горы пополняли, непонятные строгости с охраной...
– А куда готовое девают?
– Вон тот лабаз видишь? Из него каждую вторую седьмицу большой обоз в Москву снаряжают.
Правда, чего греха таить, были во всех этих переменах для горожан и хорошие стороны. Уклад , что выпускали царские плавильни, был, честно говоря, так себе - зато тульским кузнецам его продавали дешево и в любом количестве. Пускать на сабли или доспехи его запретили особым указом, зато наконечники стрел и сулиц, клевцы, железки рогатин и секир - это пожалуйста, за милое дело. Ножи, опять же, выходили неплохие. Не боевые, а так, по хозяйству чего порезать, хлеба или чего еще. Еще одним приятным обстоятельством было серьезное увеличение гарнизона и поместных войск - такое серьезное, что степные людоловы второй год предпочитали искать добычу подалее от Тульских рубежей. Такая легота дорогого стоила! Опять же, и трубу эту вонючую поставили так, чтобы дымила она исключительно от города, а не на него. Уж как только и исхитрились?..
– Насмотрелся? Пойдем теперь поснедаем, а потом я тебе завод изнутри покажу.
Проводив мужчину в кафтане царского розмысла и недоросля в одежке ученика долгим взглядом, дозорный сплюнул и пробормотал:
– Ну-ну.
Чуть больше чем через час его сомнения едва не оправдались, когда двое братьев подошли к воротам в высоком деревянном частоколе. Который, кстати, доживал последние свои дни, ибо каменных дел мастера уже готовились заменить дерево на крепкую краснокирпичную стену.
– Куда! Назад.
Увидев, как грозно шевельнулись острия бердышей, братья тут же остановились, после чего старший из них удивленно вопросил у воротной стражи:
– Вы чего, меня не признали, что ли?
– Тебя-то признали, Нафан Кондратич. А вон его нет.
Звучно и укоризненно шлепнув себя по лбу, личный ученик самого государя-наследника запустил руку в странную плоскую сумку на боку, называемую довольно чудно "планшеткой", и извлек из нее небольшой листок. После чего безбоязненно подошел вплотную к троице сторожей и вручил им свою добычу.
– Так. За успехи в учебе наградить Захарку сына Кондратия поездкой на Тульский железоделательный завод за казенный счет. Писано собственноручно в феврале года семь тысяч семьдесят четвертого от Сотворения мира. Две седьмицы назад, стало быть? Гм!
Освидетельствовав дорогую бумагу с тиснеными яркой киноварью орлами и полюбовавшись на красивую, и в то же время невероятно затейливо-сложную тугру -подпись государя-наследника Димитрия Ивановича, старшой воротной стражи с неподдельным почтением вернул поистине драгоценный докумен.
– Другое дело.
Пройдя сквозь узенькую калиточку, они тут же направились к самому большому из амбаров - тому самому, из которого вырастала высоченная громадина трубы.
– А ну постой, торопыга.
Придержав младшего брата на входе в литейный цех, опытный розмысл взял из расположенного тут же короба два небольших тряпичных сверточка.
– Помнишь про пыль вредную? Ну так надевай маску, да завязки потуже затягивай - не то с непривычки на кашель изойдешь. Да не той стороной надел-то! Вот теперь все правильно. Слушаю сюда - от меня ни на шаг, под ногами у мастеровых не путаться, ни до чего без спросу не касаться.
Подождав, пока Захар послушно кивнет, старший рывком отворил дверь в раскаленное пекло:
– Вот теперь пошли.
Спустя полчаса дверь в литейный цех опять пришла в движение, выпуская на свежий воздух первого весеннего месяца двух братьев. Старший, если не обращать внимания на потеки и разводы пота на его лице, выглядел вполне достойно - а вот младший, с точно таким же блестящим от пота личиком, еще и дышал словно загнанная лошадь, поводя дурными глазами по сторонам.
– Рассупонь одежку-то.
– А?!?
– Эк тебя придавило!..
Расстегнув первые три хлястика на шубейке Захарки, родич заодно избавил его от мокрой насквозь защитной маски, кинув ее и свою в еще один короб - постирают, высушат, и еще с дюжину раз к людской пользе послужит.
– Вот это да! Нафан, а как они там весь день? Это же... Ужас прямо, до чего жарко!
– Люди и не к такому привыкают, брате. Тем более, это ты с непривычки сомлел, так-то оно все вполне терпимо. Вон, видишь стенные продухи?
Задрав голову вверх, недоросль оглядел странное окно - широкое, высокое, вот только вместо слюды в нем были установлены ровно оструганные, и уже успевшие порядком почернеть доски. Причем установлены донельзя странно: не пластью, не кромкой, а как-то в наклон.
– Учитель называл их жа-лю-зи. Запомнил? Доски-лопасти насажены торцами на штыри, и при необходимости могут крутиться всяко. В цеху к ним приставлен особый мастеровой, коий следит, чтобы сквозь жалюзи всегда проходило как можно больше света и воздуха.