Великий маг

Никитин Юрий Александрович

Бережняк поднял руку.

– Простите, но ведь идеи нацизма живы!

– Что вы имеете в виду?

– Но даже в России есть движение русских нацистов… или те же скинхеды…

Я развел руками.

– В Германии до Гитлера тоже были свои скинхеды. Но не приди к ним он, гений своего рода, они так бы и остались этими скинхедами. Много у нас скинхедов? Велико их политическое влияние?.. То-то и оно, один человек и сейчас может изменить мир. Да так круто, что…

Я умолк, покачал головой. Они все молча смотрели на меня, очень серьезные, с застывшими лицами, словно в аудитории пролетел незримый ангел, призывая всех к великому вниманию, сейчас будет сказано нечто великое, меняющее их жизнь.

– Еще один пример, – сказал я, превозмогая себя, потому

что лекция еще только началась, – уникальность Ленина. Понятно же, что как ни сильна была фракция марксистов-коммунистов в России, она никогда не сумела бы добиться вообще права голоса, если бы не появился Ленин. Именно он собрал все разрозненные группки марксистов и объединил их в единую мощную партию, что в Западной Европе сделали уже потом с огромным опозданием и то лишь по примеру России. Но даже Ленин, если бы не вел удивительно умелую политику, не смог бы обеспечить своей партии захват власти в стране, а затем и суметь ее удержать. Критических моментов было слишком много, когда лишь его личное влияние перевешивало все доводы. Это и при захвате Зимнего дворца с его знаменитым: «Вчера было рано, а завтра будет поздно», и при встрече на Финском вокзале, и при подписании Брестского мира, когда все члены ЦК во главе с Дзержинским были против…

Медведев обменялся взглядом с девушкой, которую я продолжал называть про себя Мерилин Монро, она под нее и косит, она кивнула, и оба уставились на меня.

– Не будь Ленина, – продолжил я, – все историки сходятся во мнении, история России пошла бы по другому пути. А вместе с ней, как вы все понимаете, и всего мира. Россия осталась бы капиталистической, вместе с остальной Европой довоевала бы с Германией, не было бы гражданской войны… Каким был бы мир? Стало бы России лучше или хуже – ответить никто не может, слишком много факторов, которые учесть просто невозможно. Одно ясно, сейчас мы жили бы в совершенно другом мире.

Медведев сказал громко:

– Или не жили бы вовсе.

Я кивнул.

– Совершенно верно. Никто не может сказать даже приблизительно, каким был бы мир. Так что меняют его именно личности, что бы ни говорили политизированные болтуны о великой роли народных масс. Ни хрена они не решают, как не решали и раньше, когда в самом деле были силой. Даже во времена Пугачева, когда именно массы опрокидывали троны, нужны были пугачевы, стеньки разины, болотниковы, лжедмитрии, чтобы эту массу воспламенить, возглавить и повести. Сейчас эти массы ведут инфисты, хотя народу кажется, что они, народ, сами добровольно и осознанно идут за некими вождями. То есть вы поведете…

Медведев переглянулся с Мерилин Монро, она чуть наклонила голову, он поинтересовался:

– Основное оружие – книги?

Я развел руками.

– Сейчас ситуация с книгами весьма напряженная. Началась еще с того времени, когда в быт только начали входить видеокниги. Читать стало некогда, все предельно заняты, реальностью стала горькая шутка: «Вот выйду на пенсию и тогда закончу свою вторую книгу… – Вы писатель? – Нет, читатель…» С другой стороны, не так обидно, что наши книги, которые мы пишем по году, прочитывают за сутки и больше к ним не возвращаются. Теперь же с видеокнигами возятся намного дольше, от двух недель до трех-четырех месяцев.

Медведев сказал с завистью:

– Это с вашими. А я вот взял роман Владислава Листогонова, так за трое суток закончил. Как будто ваты пожевал! Целые главы скроллировал, не глядя. А добавочные сценарии так и вовсе не смотрел.

Я снова развел руками.

– Тут уж, как говорится, что посмеешь, то и пожмешь. Думаю, господин Листогонов писал свою видеокнигу, наблюдая футбольный матч по телевизору. В рекламных паузах. Что легко пишется, трудно читается.

Медведев тут же обратил взор на экран дисплея, сказал несколько слов. Полагаю, сейчас там возникла надпись: «Что легко пишется – трудно читается». Бережняк и его команда тоже пошевелили губами, но эти вряд ли что-то берут от меня, как и от других. Есть такая странная, хотя и очень многочисленная разновидность патриотов: мало того,

что истинными патриотами считают только себя, а остальные и рядом не стояли, к тому же все – предатели и засланные казачки, но еще и очень уж критически по отношению ко всем, кто говорит и думает хоть чуть иначе. Если кто-то перегибает в сторону патриотизма, то у этих «правильных» кривятся губы: лопух, невежа, деревенский лапоть, не дорос до нашего европейского уровня, если кто-то оевропеился чуть больше – уже не наш человек, западник, не замечая, что сами уже ультразападники, кривят носы при любом упоминании о России.

Я взглянул на часы, время закругляться, сказал громко:

– Существовал так называемый дельфийский оракул, что давал предсказания царям и правителям. Это сейчас просто хи-хи и персонаж комиксов, но раньше это в самом деле было собрание виднейших и мудрейших мужей, что на основании личного опыта и накопленной мудрости поколений осуществляли долгосрочные прогнозы. Футурологи, если говорить современным языком, геополитики, социо-логи!

Я перевел дыхание, продолжил:

– Такие оракулы, ессно, существовали не только в Греции. Дельфийский – просто лучше всех запомнившийся, да и то благодаря анекдотам. А так вообще-то оракулы существовали во всех странах и во все эпохи. И короли, цари, императоры, ханы и шахи постоянно советовались с ними. Не зря, потому что в оракулы подбирались люди, способные улавливать тенденции развития общества и умело проектировать их в будущее, попутно замечая будущие препятствия, возможности, плюсы и минусы, о чем и предупреждали правителей.

Надо сказать, что все это срабатывало всегда хорошо, правильно, оправдывало сосуществование этих древних футурологов. Срабатывало всегда… за немногими исключениями.

Я сделал паузу, по лицам вижу, заинтересовались, в середине аудитории очень подвижный темноволосый парень вскинул руку.

– Прошу, – сказал я.

Он вскочил, вытянулся, военная выправка, спросил живо:

– А что за исключения?

Я кивком позволил ему сесть, прошелся вдоль доски.

– А вот здесь как раз и вмешивается то, что как не могли предсказать древние и средневековые оракулы, так не могут и современные футурологи, несмотря на сотни мощных институтов по изучению тенденций, путей развития, возможностей, изучения настроений масс в целом и по группам!.. Что? А именно личность. Увы, можно предсказать миграцию народов через триста лет, скажем, на основании того, что пересохнет река или великое озеро, у которого кормились, но нельзя предсказать рождение человека, в чьем мозгу родится идея…

Я снова умолк, парень продолжает стоять, глаза горят любопытством, прошептал, так, чтобы все услышали:

– Какая?

Он наконец сел, очень смущенный.

Я улыбнулся, в аудитории тоже заулыбались, очень уж наивный вопрос, парняга совсем застеснялся, но смотрит на меня неотрывно.

Я развел руками.

– Знать, какие идеи возникнут, – это сделать мир полностью предсказуемым. Конечно, это мечта всех правителей, однако она остается такой же несбыточной мечтой, как и во времена Навуходоносора. Так что вполне возможно, где-то сейчас на планете родился… или уже вырос и начинает создавать свое учение, которое изменит мир, какой-нибудь реформатор церкви?.. Или в какой-нибудь бразильской деревушке начинает проповеди фанатик, призывающий бросить науку и технологию, уйти в пещеры?.. Но для своей не такой уж и новой идеи нашел особые слова, что затронут сердца?

Медведев спросил с места ревниво:

– А почему реформатор церкви в Бразилии, а не у нас, в России?

Я развел руками.

– Реформировать можно то, что есть. А в России вроде бы есть религия, вернее, торчат повсюду церкви, и в то же время совершенно нет религиозной мысли, нет философии православия, нет споров, дебатов, дискуссий, а есть гнилое болото, что медленно зарастает торфом. Потому возрождение православия исключено, здесь не поможет рождение даже сверхгения. Ему просто пришлось бы создавать религию заново. А для этого вовсе не обязательно брать ей дискредитированное название православия.