Великий маг
Шрифт:
Жители Южного Бутово, судя по новостной ленте, выступили против строительства на территории района крематория для сжигания книг. Несмотря на это строители пригнали множество бульдозеров и начали было расчистку места, однако народу собралось столько, что строителей вытаскивали из машин, лупили и прогоняли. Когда прибыл префект района, ему пригрозили, что не только не выберут на предстоящих выборах, но и добьются отстранения прямо сейчас ввиду… тут начались разногласия из-за формулировки, но сошлись на том, что такой префект им не нужен!
Струсивший
Рядом со мной взволнованно дышала Кристина, я даже не думал, что вот так взволноваться может по поводу сжигания книг, высокая грудь так и подпрыгивает, ладони зачесались от желания придержать или хотя бы поддержать. На экране мелькают взволнованные лица, хорошие такие лица, искренние и чистые, дышат праведным гневом, что и понятно: кто же позволит сжигать книги? Это же мракобесие, это же фашизм, расизм, национализм, шовинизм, патриотизм!
Оказывавется, сперва активисты сдерживали стройку своими силами, но по мере того, как про их неравную борьбу узнавали в городе, все больше народу являлось на помощь. Милиция забодалась бороться с этими нарушителями, что просто заполонили место, предназначенное для стройки, и не уступали надвигающимся бульдозерам. Когда их удавалось вытащить поодиночке, снова возвращались, а тащить в участок, так по всей Москве не хватит участков: уже к концу первой недели количество протестующих возросло до десяти тысяч человек, и все подходили новые и новые.
Кристина оглянулась, переспросила:
– Вам звонят?
Она вышла в прихожую, на лестничной площадке виднеется костлявая фигура Томберга. Я крикнул:
– Петр Янович, проходите!
Кристина буквально втащила застеснявшегося соседа, отвела на кухню и, усадив в самое удобное кресло, принялась отпаивать сладким горячим чаем, скармливать сдобные булочки, ему-де надо восстанавливать силы.
Томберг в самом деле выглядит хреново, таким измученным никогда не видел, изнеможден, как христианские аскеты первого столетия, но глаза блестят, а после первой же чашки кофе принялся рассказывать:
– Вы не представляете, Володенька, люди всерьез бросаются под бульдозерные ножи! Это же до какого кощунства надо дойти, чтобы сжигать книги!
– Да-да, – согласился я.
– Чудовищно, как есть чудовищно!
– Да-да, – ответил я.
Кристина взглянула на меня с укором, а я взял у нее из рук чайник и сам наполнил ему чашку снова. Кристина придвинула ему ближе печенье и сливки.
– Спасибо, – сказал он растроганно.
– Да не за что, – ответил я автоматически.
– Ох, Володенька, если бы все были такие интеллигентные да отзывчивые, как вы с Кристиной! Никто бы книги жечь не посмел. Даже мысль такая чудовищная не пришла бы в голову.
– Да-да, – снова сказал я, –
Кристина радушно и умело положила ему на блюдце сдобное печенье такой горкой, что Томберг просто вынужден был подхватить, когда горка начала угрожающе крениться в его сторону. Стесняясь и отнекиваясь, начал рассказывать, как они отстаивали место и не давали строить такое ужасное заведение, хуже газовых камер, в самом деле хуже, ведь в газовых камерах душили всего лишь людей, а здесь – книги, беззащитные книги, которые сами постоять за себя не могут, он зажегся, глаза загорелись боевым огнем, Кристина незаметно перекладывала на второе блюдце варенье, Томберг ел, не замечая, что его не убывает.
– Вы представляете, Кристина, люди едут уже из Подмосковья, даже из других городов! Разбили палатки, ночуют…
– Надо им принести еды, – сказала Кристина.
– Носят! – воскликнул Томберг. – Из всех окрестных домов носят!.. Старики носят, дети носят! Кто сухой паек, а кто и кастрюльку с только что сваренным супом тащит, чтобы горяченького поели защитники…
– Да, – согласилась Кристина, – действительно, защитники. Владимир Юрьевич, не так ли?
– Защитники, – согласился я. – Хорошие люди.
– Хорошие, – повторила она таким тоном, словно я с нею спорил. – Очень хорошие!
Томберг начал поглядывать обеспокоенно, торопливо допил чай.
– Ну я пойду, – проговорил он. – Спасибо за чай, за печенье. А варенье просто чудо!
Я вышел проводить, Кристина ушла споласкивать чашки. Барбос потащился за нею, лениво подергивая хвостом из стороны в сторону. Слышно было, как он требовательно позвенел пустой мисочкой.
Закрыв дверь на все запоры, я вернулся, Кристина обернулась, в глазах тихая печаль.
– А вам в самом деле не жаль книги?
Я помялся, не хочется такое говорить, прозвучит… нехорошо, но и увильнуть от чересчур прямого вопроса не знаю как, промямлил:
– Ну… смотря что называть книгой…
Она посмотрела вопросительно.
– Это как понять?
– Кристина, – ответил я, морщась, даже извиваясь под ее взглядом, как червяк на горячей сковородке, – мне глубоко симпатичны эти люди… Очень! Ты даже не представляешь, как симпатичны. Это, возможно, самые лучшие люди на свете. Вообще я больше всех люблю не героев, не космонавтов, а книжников, библиотечных червей… Однако представь себе книги в Шумеро-Вавилонии…
Она возразила:
– Не было никакой Шумеро-Вавилонии!
– Да? – удивился я. – А я читал…
– Был Шумер, – объяснила она, – и был Вавилон. И была общая для них письменность. Как сейчас для России и Болгарии.
Я отмахнулся:
– Клинописная? На глиняных пластинках?.. ну вот, это самое важное. Так вот представь, что собиратели этих пластинок яро протестовали бы против строительства библиотеки Гуттенберга, даже бросались бы под ножи бульдозеров…
– Тогда не было бульдозеров, – возразила она победно.