Великий мертвый
Шрифт:
— Я лишь одного не пойму, — как не услышал его Альварадо, — что с мостом случилось?
— Перевернулся мост, — подал голос Берналь Диас. — Я лично видел. Там почти разом две лошади поскользнулись… вот и накренился чересчур.
Альварадо задумчиво оттопырил нижнюю губу.
— Две лошади перевесили полсотни идущих следом всадников и полторы сотни пехоты? Чудны дела твои, Господи! А главное, как вовремя… Ты ведь успел золотишко переправить, Кортес?
— Успел, — поджал губы тот. — Так же, как ты успел перейти
— Исключительно с помощью Сеньоры Нашей Марии… — пробормотал Альварадо и нежно поцеловал свисающую с груди иконку.
Кортес хмыкнул и подоткнул под себя попону. Однако выспаться ему так и не удалось; едва Альварадо заткнулся, раздался долгий разбойничий свист, и поселок начали осаждать индейцы. Это не были регулярные войска, — просто мелкие группы мстителей, но шли они отовсюду.
Израненные солдаты принялись со стонами подниматься, занимать позиции, но вскоре стало ясно, что это лишь начало, и придется немедленно выходить из очередной западни. После короткого остервенелого боя, потеряв еще трех человек, они кое-как прорвались сквозь оцепление врага и, поставив наиболее израненных в центр колонны, двинулись в сторону Тлашкалы. Но города и поселки встречали их мертвой тишиной пустых дворов и амбаров, а мелкие, разрозненные отряды так и преследовали все еще грозного врага, крича оскорбительные слова и предлагая добровольно сдаться и взойти на алтарь Уицилопочтли и Тлалока.
Лишь через сутки тлашкальцы провели своих союзников до небольшого, но надежного святилища на вершине пирамиды, где кастильцы смогли хотя бы перевязать раны. А потом был утомительный переход в город Куаутитлан, в котором каждый мальчишка счел своим долгом швырнуть в сторону Кортеса если не дротик, то камень, а покупка маисовой лепешки по цене четырех верховых лошадей превращалась в издевательское театральное представление для всей ликующей улицы.
Солдаты оголодали до такой степени, что, когда враг подстрелил двух солдат и кобылу, то остальные, вместо того, чтобы бежать из этого места к чертовой матери, развели костер, выставили оцепление из сменяющих друг друга арбалетчиков и не ушли, пока не доели кобылу целиком — с кожей и кишками.
«Еще немного, — понял Кортес, — и мы начнем жрать трупы…»
На плоской вершине пирамиды не было даже воды, а раскаленное солнце час за часом, с каждой каплей пота выжимало не просто влагу — саму жизнь. И на третьи сутки отступившие от перевернутого моста и укрывшиеся в языческом храме кастильцы сложили оружие.
В чем-то им повезло: измотанные трехсуточным поиском родственников и погребальными обрядами горожане, потеряли всякую чувствительность и немедленно отмстить не рвались. Поэтому связанных и соединенных рогатинами, словно диких зверей,
— Чего это они? — начали переглядываться пленные. — Может, отравлено?
— Эй! Кто знает?! Есть тут старички?!
— Ну, есть… — хмуро отозвался из угла огромного пустого помещения раненый в бедро солдат.
Новички, и кастильцы, и бискайцы, — кто хромая, а кто и ползком, — тут же переместились к единственному попавшему в плен вместе с ними «старичку».
— Почему такая хорошая еда? Может, отравить хотят?!
— А то вам не рассказывали? — мрачно усмехнулся солдат.
Наступила пауза.
— Неужто откармливают?! — охнул кто-то.
«Старичок» хмуро кивнул.
— В жертву приносить будут.
Пленные замерли.
— И… как это… будет? — отважился, наконец, спросить молоденький капитан.
«Старичок» оглядел замерших вокруг товарищей по несчастью, тяжело вздохнул и уселся поудобнее.
— Сначала откормят. Пока все мы не станем жирными, словно каплуны.
Пленные дружно глотнули.
— Потом поведут по ступеням на самый верх пирамиды… Положат каждого на алтарь-камень… возьмут острый каменный нож…
Тишина повисла такая, что стало слышно, как переговариваются снаружи часовые.
— Ударят в грудь напротив сердца и разрежут полосу между ребер… потом раздвинут ребра и сунут в грудь руку…
— Да, иди ты! — не поверил кто-то, но тут же получил затрещину.
— Помолчал бы, когда знающие люди говорят!
«Старичок» дождался, когда все снова утихнут и, выражая недовольство тем, что его прервали, досадливо крякнул.
— А потом вырвут сердце. И оно еще будет живое… даже прыгать в руке у здешнего «папы» будет.
Пленные дружно зашмыгали носами и принялись утирать мигом заслезившиеся глаза.
— Смажут кровью от сердца губы здешнего бога и кинут сердце в огонь.
Кто-то болезненно застонал, и «старичок» ухмыльнулся.
— Но это еще не все. Самое страшное впереди будет…
— Сеньора Наша Мария! — дружно стали креститься пленные. — А что же еще им надо?
«Старичок» усмехнулся, сунул руку в карман и неторопливо достал толстую трубочку из черных листьев.
— Есть у кого огниво?
— Эй! У кого огниво? У кого?.. — понеслось от человека к человеку, и в считанные секунды огниво нашлось.
«Старичок» сунул трубку в рот, подпалил огнивом фитиль, поднес тлеющий фитиль к трубочке и жадно всосал через нее воздух. Новички замерли. Лишь немногие успели увидеть нечто подобное в Семпоале. Пошел дым со странным дурманящим запахом, и рассказчик втянул его в рот и с явным наслаждением выпустил через ноздри. Кто-то охнул и перекрестился.