Великий мертвый
Шрифт:
— Пораньше бы этот дождик… мы бы еще держались.
— А толку? — недобро одернули его.
«Старичок» улыбнулся.
— Дурак ты, да простит меня Сеньора Наша Мария. Мы бы еще жили…
Здоровенные, изрытые шрамами индейцы быстро построили пленных в одну колонну, затем долго и кропотливо сцепляли их друг с другом рогатинами — от шеи к шее и, раздвигая мгновенно собравшуюся толпу, повели по улице.
— Черт! Смотрят… — зашептались пленные, прижимаясь один к другому.
— Не подавай вида, что боишься…
— А я
Но не показывать чувств было сложно, ибо в каждых глазах они читали одно и то же — свой смертный приговор, а потому вскоре все до единого опустили головы, стараясь не видеть ничего, кроме поясницы впереди идущего земляка. А потом их вывели на храмовую площадь, и кастильцы обмерли.
Чуть более чем полгода назад именно здесь индейцы слушали «Рекеримьенто», молчаливо соглашаясь, что отныне и навсегда все их земли принадлежат Священной Римской империи, а особенно — Кастилии и Арагону. Они и теперь сидели на тех же трибунах, и были столь же молчаливы и внимательны. И лишь кастильцы, лишенные плюмажей, воротников и сверкающего оружия, черные от сажи и липкие от холодного пота вносили явный диссонанс в это воистину торжественное молчание.
— Стоять! — приказал мажордом, и кастильцы послушно встали.
— Отойдите, пожалуйста, за линию поля, — попросил мажордом, и кастильцы послушно отошли.
От одной из трибун вышел в самый центр важный старый индеец, щелкнул трещоткой, зачитал короткую энергичную речь, и лишь тогда через ворота Орлов и Ягуаров на поле выбежали две группы индейцев — по пять человек.
— Чего это они?! — охнули новички Нарваэса. — Чего это?
Индейцы и впрямь выглядели странно: массивные, обтянутые кожей шлемы, округлые наплечные щитки, панцири из дерева и кожи, наколенники…
— Эй, друг! — затолкали «старичка» в бок. — Чего они делать-то будут?
Тот поджал губы.
— Не знаю. Но может быть, и распинать…
Пленные охнули.
— Как мучеников, что ли? За что?
«Старичок» пожал плечами. Он видел только одну игру, ту самую, что остановил сеньор Педро де Альварадо, а потому особенно хорошо запомнил именно крест — настоящий, деревянный, с обильными потеками крови.
— Эй, сеньор! — наперебой заголосили пленные, обращаясь уже к мажордому. — Нас распинать будут?
Тот повернулся.
— А вы постились?
— Нет…
— Тогда может быть, вы говорили весь год одну правду и не касались женщин?
Пленные обмерли… если бы это было ценой спасения, они бы и постились, и женщин бы избегали, а теперь врать было уже поздно, — их грехи видели чересчур многие из индейцев.
— Конечно, если бы вы постились, — серьезно продолжил мажордом, — ваша смерть была бы более почетной. А так… не рассчитывайте на распятие. Это не для вас.
Пленные с облегчением вздохнули. Хотя бы что-то было лучше, чем они ожидали.
Совет столичных жрецов лучше многих понимал ставки в этой игре:
— Что это? — рассматривали они высыпавшие по всему телу Верховного военного вождя страшные язвы.
— У нас раньше такого не было…
— Наши боги таких болезней не насылают.
И лишь тогда до них дошло.
— Ты что — крестился в кастиланскую веру, Куит-Лауак?
— Не-ет… — выдохнул вождь.
— Тогда, может быть, держал в руках изображение их богов?
Куит-Лауак сосредоточился… и вспомнил.
— Да… держал, — нехотя признал он. — Малию, родившую Иисуса.
— Но зачем?
— Я выносил кастиланский алтарь из нашего храма, — выдохнул вождь.
Лекари переглянулись.
— Мы думаем, кастиланская Малия тебе отомстила. Мы не сможем помочь.
И тогда наступила очередь совета жрецов.
— Куит-Лауак, ты сильно болен. Поставь вместо себя замену. Ты имеешь на это право. Мы даже игрока тебе найдем. Самого сильного.
Куит-Лауак болезненно скривился.
— А потом я умру, и вожди начнут говорить, что победил не я, а купленный за мешок с какао чужой игрок? Это моя игра. И победа должна быть моей…
Наутро, накачанный по совету жрецов жуткой смесью из особого отвара бобов какао и семян травы, растущей только на людоедских островах, он вышел на поле, перехватил первый же мяч и более его не выпускал.
Куит-Лауак загонял и загонял мячи — в каждое из шести священных отверстий вдоль бортов, затем стал целиться в расположенное в трех человеческих ростах над уровнем поля каменное кольцо «лона смерти». И лишь когда Считающий очки остановил схватку за явным преимуществом его команды, а Толкователи выдали суждение богов, Куит-Лауак медленно развернулся и, почти не слыша восторженного рева стадиона, вышел через ворота Ягуаров. Сел у стены, прислонил затылок к теплому гладкому камню и в тот же миг с немыслимым облегчением начал новый путь — прямиком на север, в страну предков.
Несчастья продолжали сыпаться на кастильцев одно за другим. Во-первых, стало известно о гибели Хуана де Алькантара и пропаже вывезенного им груза золота. Правда, было не вполне ясно, кто мог это сделать на землях Тлашкалы, — обычно соседние племена без объявления войны границ не нарушали, да и вообще более интересовались в качестве добычи тканями, солью да бобами какао… впрочем, какая разница, кто это был?
Во-вторых, молодой военный вождь Шикотенкатль перестал скрывать свое отвращение к Кортесу и желание заключить с Мешико вечный мир, и многие молодые вожди его стали поддерживать. Даже когда собственный отец заковал мятежного Шикотенкатля в кастильские кандалы, настроения молодежи никак не изменились, и порядок поддерживался лишь привычкой слушаться старших.