Великий натуралист Чарлз Дарвин
Шрифт:
«Слышите, — закричал капитан, — человек, видевший полсвета, подтверждает это! Мы хотя всегда так думали, но теперь узнали наверное!»
Гаучосы, вежливые и гостеприимные, несмотря на привычку при малейшей ссоре хвататься за нож, нравились ему больше, чем горожане.
В городах же, говорит Дарвин, как только речь заходит о деньгах, правду от чиновников ждать нельзя. Полиция и судьи осудят невиновного, если он беден, и оправдают убийцу, если он за это уплатит. «Почти каждое официальное лицо можно подкупить».
Что касается населения городов — испанцев, — Дарвин описывает с чувством симпатии
Второй год путешествия был на исходе, когда «Бигль» отправился к берегам Патагонии.
Этот переход дал много интересного. Дарвин впервые увидел, как шел снег… из бабочек. Целые скопища дневных бабочек наполнили воздух, засыпали палубу и снасти корабля. Погода стояла тихая, поэтому, очевидно, они сами летели с берега в открытое море, а не ветер нес их.
В другой раз наземных насекомых обнаружили в морской воде за семнадцать миль от берега. По всей вероятности, их принес к морю маленький ручеек.
Когда «Бигль» стоял в устье Ла-Платы, снасти его не раз покрывались паутиной так называемых бродячих пауков. Они ткут паутину, летающую в воздухе, и при помощи ее передвигаются.
Этих маленьких воздухоплавателей наблюдали и в других местах.
По ночам море представляло удивительное и красивое зрелище. «Дул свежий ветерок, и вся поверхность моря, которая днем была покрыта пеной, теперь сияла бледным светом. Перед носом корабля вздымались две волны как бы из жидкого фосфора, а за ними тянулся млечный след. Кругом, насколько было видно, светился гребень каждой волны, а на горизонте небосклон, отражая блеск этих синеватых огней, не был так темен, как небо прямо над нами».
Свечение происходило не только у поверхности моря, но и на глубине. Это явление вызывалось свечением ряда морских животных.
Вылавливая их сеткой, Дарвин высушивал сеть, и она продолжала светиться.
Он заметил, что свечение моря чаще встречается в теплых, чем в холодных странах, и особенно после нескольких дней тихой погоды.
Патагония встретила путешественников обширными равнинами, покрытыми круглой галькой вперемешку с беловатой землей, похожей на известь.
Изредка встречалась грубая бурая трава, еще реже — низкие колючие кустарники. Ни одного дерева не видно; очень редко пробежит какое-нибудь животное.
Всюду пустынная тишина…
«И однако, глядя на эту картину, не оживленную ни одним светлым, отрадным явлением, живо чувствуешь какое-то неопределенное, но сильное наслаждение…
Невольно спрашиваешь: сколько веков равнина находится уже в этом состоянии и сколько веков еще суждено ей так оставаться?» — думал молодой исследователь.
Только берега рек и ручьев были несколько оживлены более яркой зеленью.
На протяжении всей Патагонии путники встречали всё то же чрезвычайное однообразие природы.
Но геология страны была интересна. Всюду Дарвин ясно читал следы поднятия и опускания суши, сменявших друг друга. Равнины, подобно ступеням, поднимались одна над другой. Временами море наступало на сушу, глубоко вдаваясь в материк, временами снова отступало, оставляя громадные пласты вымерших моллюсков и других животных.
В некоторых местах равнин Патагонии Дарвин встретил небольшие камни базальта и пошел, руководствуясь этими вехами.
Камни становились всё крупнее, и, наконец, он натолкнулся на острый угол обширной базальтовой платформы.
Базальт — горная порода вулканического происхождения. Следовательно, — рассуждал молодой натуралист, — когда-то на дне бывшего здесь моря произошло вулканическое извержение. Лава разлилась по морскому дну. Потом море отступило. Суша поднялась, храня следы моря в виде осадочных пород и базальта.
Сначала морская вода, а потом речные и дождевые воды подмывали эту лаву, дробили ее на части, измельчали, перетирали, уносили с собой.
На пространстве сотен миль вдоль берега тянулся громадный пласт с множеством вымерших моллюсков. Над ним залегал слой пемзы, на одну десятую состоящий из микроскопических оболочек инфузорий. Еще выше — слой средней толщины в 50 футов, а протяжением — до самого подножия Кордильер. Как образовался этот пласт?
Дарвин собирал образцы пород и раковин, мысленно восстанавливая геологию местности.
И перед взором его открывалось далекое прошлое.
Когда-то Кордильеры были еще более мощными. Они были «молоды».
Текли тысячелетия…
Ветер, дождь, колебания температуры — всё это не проходило бесследно для гор. Образовались трещины, ущелья; отделялись огромные каменные массы.
Обломки Кордильер падали на берега древних морей и рек, раскалывались на всё более мелкие куски. Вода увлекала их, ударяя друг о друга. Они округлялись, уносились всё дальше и дальше от места своего падения. По пути размельчались в гальку и гравий. Постепенно образовался пласт, теперь поражающий своей мощностью; «…просто теряешься при мысли о громадной продолжительности времени, необходимого для образования всего пласта», — писал Дарвин в своем «Путешествии натуралиста вокруг света».
В прежнее время геологи стали бы говорить о катастрофах. Но на самом деле это результат действия естественных сил природы на протяжении огромного времени.
Пласты же с вымершими моллюсками и инфузориями, лежащие под слоем гальки и гравия, образовались значительно раньше. Какая древняя жизнь на земле!
В красной глине на одной очень низкой равнине Дарвин нашел половину скелета четвероногого, равного по величине верблюду.
Исследовав свою находку, он заметил сходство в его строении с современным животным Патагонии — гуанако, или дикой ламой, — заменяющим в Южной Америке восточного верблюда.
Это, не раз уже отмеченное сходство, или, как он называл, «сродство», между вымершими формами и современными всё больше и больше интересовало его.
Он постоянно размышлял над этими фактами.
Еще так недавно Дарвин безоговорочно верил в сотворение животных и растений богом. А теперь он думал, что это удивительное сходство вымерших и современных животных должно многое рассказать об истинном происхождении животного мира.
Вдумаемся в эти слова.
Здесь мы у начала того сложного пути, которым шел ученый от религии к научному решению вопроса о происхождении органического мира.