Великий нефритовый путь

Гольдфарб Станислав

Михей работал на вёслах в паре с Кирьяном, Хват с Андреем, Ефимий держал руль коча.

– Старшой, когда приваливать будем? А то без обеда скоро добежим до устья, – нетребовательно и даже чуть лениво поинтересовался Михей.

Ефимий, погружённый в свои мысли, не ответил. Он привалился плечом на руль, без особых усилий время от времени двигал его вправо-влево, словно боялся сойти с водной «обочины» и наблюдал за берегом, вдоль которого они шли. Ни там, на берегу, ни на воде не было и намёка, что кроме них есть кто-то ещё.

– Старшой, – не унимался Михей, –

н е забудь, нам ведь камешков надо собрать, нефритов разных, яшм, лазуритов. Как дашь команду чалить к берегу, так сразу и начнём мешки набивать.

– Греби, собиратель, – цыкнул Кирьян. – Пока погодка в помощь, нам идти надо. Или забыл, как нас по морю носило?

– Забудешь тут, как же, всё нутро вывернуло, изболелось после.

– Ну так и греби.

Михей замолчал, но ненадолго:

– Слышь, Андрей, что за камень-то такой нефритовый? Про яшму, лазурит слыхал, цена у них видная. А у этого зелёного?

– Так то у китайца спрашивать надо. Наш атаман рассказывал, а он от прикащика слыхал, что нефрит, он же каш, непростой камень.

– Каш?

– Ну да, так его монголы называют.

– Слышь, старшой, коли одну букву в конце добавить, есть сразу охота. Был каш, а станет каша! Да, поесть бы не мешало…

Ефимий снова ничего не ответил. Делать стоянку по всему было рановато. Но без ветра на вёслах и правда отмахали несколько часов кряду, и гребцы явно стали уставать. Нет-нет, да и шлёпалось длинное весло коча вскользь, поднимая кучу брызг, и тогда крики неслись в сторону гребца, который допустил неловкость.

Но погода на Байкале словно бы специально дразнила путешественников. Есть хотите, устали? А вот вам солнца, спокойной воды, без грозы и ветра. Успевай, лови момент, двигай по своей надобности. Ежели разбушуется море – беда.

Будет счастье, коли в бухту, укрытую от ветров, успеешь забраться. А сколько куковать в ожидании небесного разрешения на ход, того никто не знает.

Ещё через пару часов, когда солнце вошло в зенит и стало припекать нещадно, Ефимий закрепил руль, достал где-то раздобытую карту, долго вертел её, глядя то на берег, то снова на неё, видимо, пытаясь обнаружить что-то, и наконец дал команду грести к берегу. Потом развернул руль так, что коч, описав полудугу, пошёл к бухте, которую Ефимий назвал Обухеихой.

С воды берег бухты выглядел сурово и неприступно. Казалось, громадные скалы закрыли всю сушу. Местами из камня торчали деревья, изогнутые, покорёженные в борьбе с твердыней, где, по идее, ничего расти-то и не должно. Ан на тебе – как-то укоренилось, поднялось наперекор ветрам и стужам. Между скалистыми отрогами, уже ближе к берегу, можно было разглядеть распадки, которые уходили вверх. У воды они начинались прогалинками, поросшими травой и кустарником, потом сужались со стороны распадка и терялись где-то там, между хвойниками, осинниками и березняком.

Именно к одной из таких прогалинок и подогнали коч. Пристали недалеко от подножия высокой скалы, коч крепко привязали к ближайшему дереву.

– Славное местечко, дремучая тайга, – оглядев пятачок берега, строго оценил Михей. – Ну ничё, счас костерочек,

кипяточек, иван-чаем заправим. Кирь, а Кирь, может, наудишь из воды рыбки, тогда ушицы похлебаем.

– Осмотреться бы надо, старшой!

– Осмотрись, Хват, а как же. Поди, тут и заночуем.

– Я тоже, значица, осмотрюсь, – п одхватил Михей. – П о бережку пройдусь, на камешки гляну, а ну как угляжу чего.

– А то как же, углядишь! Чтоб Михей не углядел, так быть не может, – стал подтрунивать Хват.

– Угляжу, а что? Не лес валить, работа для зоркого глаза. Оно, конечно, и потапычей кому-то гонять надо, но углядеть – это дело тонкое, не всякому дано.

Хват ничего не сказал, знал – Михея не переговоришь. Пусть себе зубоскалит, в походе настроение иной раз поважнее еды будет.

Пока Андрей разводил костерок, Кирьян достал нехитрую байкальскую снасть и пошёл по берегу, оценивая рыбацким своим чутьём, где надёжнее будет закид сделать. Михей отправился в противоположную сторону, туда, где серая скала спускалась к самому урезу воды. Узкая полоса гальки вперемешку с песком отделяла её от Байкала.

«Скала да и скала, – подумал Михей. – Ничего особенного». Растительность на ней всё-таки сумела взять своё. Рядом с мхами, травой, цветами приспособилась и сосенка. Сил распушиться, разлапиться скальник ей, разумеется, не дал, но как-то умудрилась она обмануть его, а может, и вовсе победить – и зацепиться, прорасти. По всему было видно, непросто давалось ей скальное житие – изогнулась вся, искривлякалась от ветров, словно кто специально ломал и корёжил. Сосенка хоть и никудышняя для корабельного дела, а как маячок, видна была издалека. Присмотрел её Михей издалека, ещё когда на воде были. А когда ближе подошёл, долго стоял перед ней, словно это священное дерево. Чем-то поразила она немало повидавшего Михея. Отчего-то подумалось о себе, о товарищах, которых мотыляет по земле уже который год. Тоже вот зацепились избами за острожную землю, мечтами, как оно всё будет хорошо. Успеть бы, не искривиться.

…Михей внимательно смотрел под ноги, время от времени озираясь по сторонам, а ну как и в самом деле Потапыч вздумает объявиться. Но любопытство и азарт брали своё, очень уж хотелось «выловить» интересный камешек нефритовый, а то и яшму найти или лазурит. Прибой нагонял на гальку тихую волну, и, когда она откатывалась, камешки сверкали и переливались, словно драгоценные. Михей часто наклонялся, поднимал тот или иной, тёр об шаровары, но тут же выкидывал в море – без воды куда-то уходили блеск и яркая окраска.

По узкой прибойной полоске Михей решил обогнуть скалу, благо волны почти не было – Байкал еле-еле, лениво, между прочим шевелил гладь. «Может, там, за скалой, камешки поинтереснее будут», – подумал Михей. А когда обогнул, то увидел дыру в скале, неприметную с воды и плохо различимую издалека, хотя была она в человеческий рост. Судя по всему, это был вход в пещеру. Дневной свет хоть и тускло, но позволял различить её внутри. Без факела, конечно, не обойтись, чуть вглубь – и уже ничего не видно.