Великий обман. Чужестранцы в стране большевиков
Шрифт:
Уэллс не поверил в реальность плана, и именно за это в своей книге «Россия во мгле», печатавшейся в Sunday Express и вышедшей отдельной книгой в 1921 году, назвал собеседника «кремлевским мечтателем». А как оценил гостя Ленин? Троцкий утверждал, что Ленин после окончания беседы сказал ему об Уэллсе, заливаясь смехом: «Ну и мещанин! Ну и филистер!»
Вообще-то к мечтателям мог быть отнесен и Уэллс, который по возвращении домой начал, к удовольствию Ленина, призывать британское Министерство иностранных дел к улучшению отношений с новой Россией. «Если мы, европейцы, им поможем, то в конце концов они установят более-менее цивилизованный строй, – писал он в “России во мгле”. – …Если не поможем, будет только хуже. …Если мы будем продолжать
«Россию во мгле» обругал Уинстон Черчилль (в той же Sunday Express). Помочь же России ликвидировать пресловутую «разруху», по его словам, можно одним только способом – освободить ее от большевиков. Насчет самого Уэллса Черчилль заметил, что за две недели, конечно, нетрудно стать «специалистом по русским делам». Похожим образом охарактеризовал Уэллса Иван Бунин – как «туриста, совершившего прогулку… в гости к одному из людоедских царьков».
В Советской России книгу Уэллса, понятно, одобрили. Александр Воронский, редактор журнала «Красная новь», в «Правде» сравнил писателя с Савлом, превращающимся в Павла. Правда, жизнь распорядилась таким образом, что судьбу апостола Павла, обезглавленного по приказу Нерона, разделил сам Воронский – в 1937 году его расстреляли.
Мария Закревская-Бенкендорф-Будберг и Максим Горький
«Не может быть, чтобы вожди Совдепии не предложили знаменитому романисту за его благосклонное, приятное и рассеянное внимание какой-нибудь веской мзды, – писал Александр Куприн, – хотя бы и в весьма замаскированном виде».
…Ну разве что в замаскированном. Уэллс встретил в России свою любовь. Ему было 54, ей 28. Марию Игнатьевну Закревскую-Бенкендорф-Будберг (1892–1974) на Западе называли «красной Матой Хари», ходили слухи, что она пользовалась особой поддержкой самого Сталина. Дочь украинского помещика, возлюбленная дипломата-разведчика Брюса Локкарта, «железная женщина» (так назвала книгу о ней Нина Берберова), она была арестована сотрудниками ВЧК за участие в «заговоре Локкарта» и освобождена по ходатайству Горького, другого своего любовника, в обмен на обязательство сотрудничать.
Герберт Уэллс и Максим Горький, Петроград
Связь с Уэллсом, прервавшаяся в 1920 году, возобновилась в 1933 году в Лондоне, куда Мария уехала, расставшись с Горьким. Но, уже живя с Уэллсом, она ездила к Горькому в гости в Москву, говоря, будто едет проведать детей в Эстонию. В 1934 году, когда Уэллс вновь оказался в Москве, правда вскрылась, и он записал в дневнике: «Я был ранен так, как меня не ранило ни одно живое существо».
В 1920 году Горький критически относился к новому режиму и вскоре эмигрировал из России. Уэллсу в тот свой приезд пришлось отдать ему весь свой запас бритвенных лезвий. «Такие вещи, как воротнички, галстуки, шнурки для ботинок, простыни и одеяла, ложки и вилки, всяческую галантерею и обыкновенную посуду достать невозможно, – писал он в “России во мгле”. – …При простуде и головной боли принять нечего; нельзя и думать о том, чтобы купить обыкновенную грелку».
К 1934 году Горький сильно изменился. Вернувшемуся из эмиграции писателю предоставили особняк миллионера Рябушинского в центре Москвы и дачу на Рублевке, его имя присвоили Нижнему Новгороду, где он родился, а также МХАТу. Поднимаясь по мраморной лестнице в его особняке, Уэллс обернулся к старому другу и спросил: «Скажи, хорошо быть великим пролетарским писателем?» Покраснев, Горький ответил: «Мой народ дал мне этот дом».
«Он стал чем-то вроде неофициального члена правительства, и как только властям нужно придумать название для самолета, улицы, города или организации, они легко выходят из положения, давая им его имя, – записал Уэллс в дневнике. – По-видимому, он спокойно принимает то, что его забальзамируют и положат в мавзолей, когда ему настанет черед превратиться в спящее советское божество».
Пройдет два года, и Горького и вправду похоронят в Кремлевской стене, а «железную женщину» – именно ее, а не законную жену Горького Екатерину Пешкову, – советское правительство оформит как наследницу зарубежных изданий Горького, гонорары за которые та будет получать до конца своих дней. Вероятно, за то, что продолжала сотрудничать с советской разведкой. А возможно, и с британской. Известно, что советский шпион Гай Бёрджесс, один из членов «Кембриджской пятерки», регулярно посещал ее английскую квартиру. Любовную связь между ними предположить нельзя, он был гомосексуалом, и после его разоблачения это не могло не вызвать к ней подозрения со стороны британских спецслужб. И, тем не менее, ей за это ничего не было.
Но я забежал вперед. Вернемся в кабинет Сталина, где Уэллс оказался после того, как советский посол в Англии Иван Майский напомнил ему о приглашении Ленина вернуться в Советское государство после того, как план ГОЭЛРО будет выполнен.
«Я сознаюсь, что подходил к Сталину с некоторым подозрением и предубеждением, – напишет Уэллс в изданной через несколько месяцев после встречи в Кремле книге “Опыт автобиографии”. – …Я ожидал встретить безжалостного, жестокого доктринера и самодовольного грузина-горца, чей дух никогда полностью не вырывался из родных горных долин… Все смутные слухи, все подозрения для меня перестали существовать навсегда, после того как я поговорил с ним несколько минут. Я никогда не встречал человека более искреннего, порядочного и честного».
Видите ли, всего несколько минут понадобилось ему для того, чтобы разобраться в Сталине. Впрочем, впоследствии он даст вождю более трезвые оценки.
Кремль, 23 июля 1934 года
«Уэллс. Я иногда брожу по белу свету и как простой человек смотрю, что делается вокруг меня.
Сталин. Крупные деятели вроде вас не являются “простыми людьми”».
Судя по стенограмме, беседа немного напоминает разговор Чичикова с Маниловым. Правда, международный статус гостя и в самом деле был весьма высок. Его приглашали в Белый дом аж четыре американских президента, в Москву он прибыл вскоре после последней из этих встреч – с Франклином Делано Рузвельтом.
«Уэллс. В настоящее время во всем мире имеются только две личности, к мнению, к каждому слову которых прислушиваются миллионы: вы и Рузвельт. Другие могут проповедовать сколько угодно, их не станут ни печатать, ни слушать.
Сталин. Можно было бы сделать еще больше, если бы мы, большевики, были поумнее.
Уэллс. Нет, если бы вообще умнее были человеческие существа».
Затем Уэллс попытался было заговорить о «праве свободного выражения всех мнений, включая оппозиционные». Но Сталин сделал вид, что не понял, о чем речь, и заметил: «Это называется у нас, у большевиков, самокритикой». Уэллс не стал спорить.
Еще по предыдущему приезду он понимал, как болезненно относятся здесь к любому критическому замечанию. 7 октября 1920 года Горький повел Уэллса на заседание Петросовета, работу которого Уэллс позже назовет «исключительно непродуманной и бесплановой». «Членам совета сообщили, что я приехал из Англии, чтобы познакомиться с большевистским режимом; меня осыпали похвалами и затем призвали отнестись к этому режиму со всей справедливостью». И высказали свою обиду на Бертрана Рассела, который «воспользовался гостеприимством Советской республики, а по возвращении стал неблагожелательно отзываться о ней».