Великий понедельник. Роман-искушение

Вяземский Юрий Павлович

Они уже достаточно отошли от светильников, но еще не добрались до залитого луной пространства сада, и потому лица их были не видны. Пилат повернулся к своему собеседнику, а Максим скорее даже немного отвернулся от него в сторону.

– Грамотно рассуждаешь, – насмешливо произнес Пилат.

– На моей должности иначе нельзя. Если станешь неграмотно рассуждать… – Максим опять не закончил.

– Что будет?

– Ты возьмешь себе другого начальника службы безопасности. – Теперь и в голосе Максима прозвучала ироническая нотка.

– Другого

начальника службы безопасности? Ну, это уже неграмотное рассуждение. Потому что ты незаменим, Корнелий Максим. На своей должности ты совершенно незаменим и прекрасно об этом знаешь.

– Все люди заменимы. Незаменим только император Тиберий, да пошлют ему боги долгую жизнь и всеобщий мир на земле.

Пилат сперва оглянулся по сторонам, а затем спросил с некоторым раздражением:

– Насчет Тиберия я не понял?

– Что ты не понял, Луций? – спокойно спросил Максим, называя префекта по его первому, личному имени.

– Я что, в ответ на твое славословие тоже должен теперь…

– Ты должен прежде всего отдохнуть с дороги, – поспешно возразил Максим и добавил: – Ты, похоже, всё-таки устал и утратил обычное для тебя чувство юмора.

Пилат засмеялся и продолжил путь к лестнице. Максим пошел за ним. Походка у него была странной: он, словно театральный мим, сильно выворачивал ступни и шел вразвалку, дольше чем нужно задерживая вес на одной ноге, так что сутулые плечи и всё тело покачивались из стороны в сторону.

– Кстати, о чувстве юмора, – сказал Пилат. – Это твои люди поймали Варавву?

– Откуда знаешь? Каиафа меня опередил?

– Максим, ты ведь не иудей. Не надо отвечать мне вопросом на вопрос.

– Иисуса Варавву вообще-то арестовали храмовые стражники.

– Эти шелудивые бездельники блохи на себе поймать не могут… Я тебя спрашиваю: твои люди схватили Варавву?

– Мои, Пилат, если так тебе будет спокойнее.

– Я так и понял… А как тебе удалось? Его ведь все считали неуловимым.

– Неуловимыми бывают те, которых никто не ловит… Я решил его задержать. Разработал план. Дал соответствующие указания службе, и она провела операцию. Стоит ли говорить о такой чепухе… Ты лучше расскажи о последних новостях из Рима.

– О Риме потом. На чем ты взял Варавву?

– На женщине.

– Так примитивно?

– Я же говорю: всё примитивно, и не стоит рассказывать. Три старых, как мир, принципа. И первый принцип – женщина.

– Действительно примитивно, – уже огорченно повторил Пилат. А Максим равнодушно прибавил:

– Но не та женщина, которую любишь, а та, которую ненавидишь.

Казалось, Максим ждал дальнейших расспросов. Но Пилат молчал.

Они дошли до лестницы и стали подниматься по ее широким мраморным ступеням между живыми стенами из розовых кустов на нижнюю террасу сада к ротонде с фонтаном, постепенно выходя из тени дворцовой стены и вступая в царство лунного света.

– Здесь даже

розы не пахнут, – сказал Пилат. – Ты знаешь, как я люблю их запах. Он защищает меня от иудейского зловония…

– Они с утра готовились к твоей встрече, – сказал Максим. – Сперва прискакал гонец из Иоппии, затем – из Лидды, потом два гонца – из Эммауса. Они следили за каждым твоим шагом, чтобы не пропустить момента.

– Я видел всех их лазутчиков. Они ничего не умеют делать незаметно. Я даже хотел приказать Лонгину схватить одного из них: ну, дескать, подозрительная личность и в целях безопасности… Но потом передумал.

– Как всегда, правильно и логично поступил. Зачем без нужды тревожить их муравейник?

– Я логики их как раз не понимаю. Я не хочу, чтобы меня встречали, – они меня встречают. Я протягиваю этому Каиафе руку – он от меня отшатывается, как от прокаженного. Ты бы видел его лицо, Максим, когда мы поднимались на площадь и я обнял его за талию!

– За талию? Первосвященника? Накануне светлого праздника Пасхи? – невозмутимо не столько спрашивал, сколько констатировал начальник службы безопасности. – Не переживай. У Каиафы на каждый день заготовлено одно, а то и несколько одеяний на тот случай, если ты решишь обнять его за талию… Не сомневаюсь, что он уже снял оскверненное тобой одеяние и отдал чистильщикам, которых у него целый штат… И рукопожатие твое он скоро смоет. Думаю, трех вод ему хватит…

– А мне как от них отмыться? – грустно вздохнул Пилат. – От них, кстати, всегда плохо пахнет. То ли они, несмотря на свои очищения, плохо моются, то ли кожа у них вонючая… Помню, однажды мне привели одну еврейку. Внешне она была хоть куда. И на ложе… Клянусь Венерой, я редко когда встречал такое постельное мастерство!.. Но от запаха ее я долго не мог отделаться, хотя встреча наша происходила в бане: мы парились в калдарии, затем плавали в фригидарии, несколько раз заходили в тепидарий… В Кесарии было дело… И ванны я велел надушить. И ложе опрыскали. Но три дня после нее у меня болела голова. Спасали меня только розовые лепестки. По совету одного моего знакомого я повесил на шею мешочек с лепестками… Это было еще до того, как я женился на Клавдии и привез ее в Иудею. Не смотри на меня укоризненно, – прибавил Пилат, хотя именно в этот момент Максим повернулся к нему затылком и стал смотреть в сторону казарм.

– Ванну тебе приготовили. Такую, как ты любишь. Я проследил, – ответил начальник службы безопасности.

– С лепестками? – капризно спросил Пилат и вдруг улыбнулся обаятельной своей улыбкой с ямочками.

Они уже были в лунном сиянии на нижней террасе возле ротонды с поющим фонтаном, и лица их были теперь прекрасно видны, особенно когда они поворачивались друг к другу.

– Ты ночевал в Иоппии? А почему не в Лидде? – спросил Корнелий Афраний Максим, отворачиваясь от казарм и обращая лицо к Луцию Понтию Пилату.