Великий понедельник. Роман-искушение
Шрифт:
Пилат хотя и улыбался, но смотрел на Максима почти зловеще: прямо-таки ввинчивал взгляд в щеку начальнику службы безопасности, которую тот ему подставил.
– Подумалось… Почудилось… А что, если тебе действительно померещилось, Максим? И ты в своем рвении не только не угодил мне, а допустил серьезную политическую ошибку? – тихо спросил префект Иудеи.
– Ошибку в чем? – Максим поднял глаза. Взгляды их встретились.
– В том, что арестовал Варавву.
– Тогда нет никакой ошибки, потому что я его не арестовывал.
– Не понял.
– Многие
– Да что ты говоришь! – шепотом воскликнул Пилат.
– Я говорю то, что все теперь знают в Иерусалиме.
– Значит, Неуловимого поймал старый толстяк Амос?
– Не знаю. Может быть, он руководил операцией.
– И сам Амос уж точно не знает, как ему это удалось.
– Вполне может быть.
– И где содержат Варавву тоже никому неизвестно?
– Разумеется, неизвестно. И не станет известным до тех пор, пока я не пойму, правильным ли был этот арест или ошибочным. Потому что поймать Варавву было достаточно сложно, а сбежать он может в любое мгновение.
Тут Пилат закрыл глаза, передыхая от тяжелого взгляда Максима, затем почесал рукой в затылке, открыл глаза и, одарив собеседника всем обаянием своей улыбки, произнес:
– Слава великим богам, что ты мой сторонник и помощник. Потому что, будь ты мне врагом, Максим… С твоим опытом, твоим умом, твоим поразительным чутьем…
Похоже, Пилат ожидал, что начальник службы безопасности улыбнется ему в ответ. Но тот и не думал улыбаться, а, пристально глядя в глаза префекта, грустно сказал:
– Запомни, Луций. Я не могу изменить тебе, а ты не имеешь права не доверять мне. В нынешней обстановке лучше сразу вскрыть себе вены. Мы слишком многое знаем друг о друге.
– Ты полагаешь? – Пилат едва заметно поднял бровь.
– Я уверен, – ответил Максим и стал смотреть на фонтан.
– Прости, дорогой Корнелий, – тут же виноватым тоном сказал Пилат. – Вчера вечером в Иоппии у меня была очень важная и содержательная встреча. Но я специально тебе о ней не рассказываю, потому что рассказывать надо подробно и на свежую голову. Завтра с утра я в деталях тебе всё расскажу, мы обсудим и посоветуемся… А что касается доверия, то тебе я доверяю больше, чем самому себе. Потому что ты умнее меня, последовательнее и, главное, честнее.
Максим молчал.
– И с Вараввой ты великолепно угадал. Прекрасный подарок на Пасху. Тем более в такой замечательной упаковке, что на ней можно сделать любую поздравительную надпись.
– Любую. Какую захочешь, – согласился Максим и впервые за вечер улыбнулся. Улыбка у него была простой и естественной. Она ничего не содержала дополнительного. Ничто не сверкало в глазах, не таилось в припухших веках, не угадывалось в складках рта. Было видно, что человек лишь что-то сделал со своим лицом и оно просто улыбнулось.
Префект Иудеи Луций Понтий Пилат взял под руку начальника службы безопасности Корнелия Афрания Максима, и оба они
Но не успели они сделать и нескольких шагов, как из-за колонны слева от них, угрожающе вскрикнув, шумно и тяжело взлетела какая-то большая ночная птица и устремилась навстречу луне. Сперва она пролетела над садом, затем над площадью, ипподромом и дворцом Хасмонеев, а далее – над Храмом, над Золотыми воротами, над Кедроном – в сторону Гефсимании и к вершине Масличной горы.
Глава седьмая
Истина и Ложь
Полночь
Перелетев через вершину Масличной горы, филин опустился на краю Иерихонской дороги, между Виффагией и Вифанией. Там он обычно ловил полевых мышей, в это время ночи особенно часто перебегавших через дорогу.
Луна, сдвинувшись к юго-востоку, светила ярко и косо. Куст, под которым устроился филин, был надежно задрапирован в собственную бархатистую тень. Филин видел всё, а его с противоположной стороны дороги ни одно живое существо не могло заметить.
Сперва две человеческие тени проплыли по щебенке мимо затаившегося охотника, а затем в молчании медленно прошли два человека. Один был высок, строен, ступал грациозно, легко и бесшумно, а другой шагал тяжело, пыхтел, громко хрустел сандалиями и по виду был человеком грузным и кряжистым. Первого звали Иудой из Иерусалима, второго – Филиппом из Вифсаиды.
Филина они, разумеется, не заметили, а он проводил их долгим, одновременно испуганным и злобным взглядом.
На развилке, где от широкой, гравиевой дороги, ведущей на Иерихон, ответвлялась песчаная дорога, вводившая в Вифанию, в пространном треугольнике, образуемом этим разветвлением, росли финиковые пальмы. И вот, в глубине рощицы светился какой-то странный огонек, тени какие-то не то двигались, не то дрожали под луной, и голос какой-то высокий и резкий, то ли человеческий, то ли птичий, не то бормотал, не то клекотал в тишине ночи.
Филипп и Иуда остановились.
– Бьюсь об заклад, это Фаддей. Вывел на полночную проповедь своих адептов, – сказал Филипп.
– Иуда Иаковлев? – переспросил Иуда Искариот и предложил: – Давай послушаем, о чем они говорят.
– Ты что, никогда не слышал Фаддея? – усмехнулся Филипп. – Во-первых, говорит один он. А во-вторых, он витийствует о том же, о чем всегда: о борьбе добра и зла, об истине и лжи, о злых силах, которые особенно свирепствуют в полночь… Хочешь, я сам перескажу его лекцию? Слово в слово.
– Я хочу послушать его. Давай я останусь, а ты иди спать, – предложил Иуда.
– Нет-нет, я с тобой. Я тоже, пожалуй, послушаю, – словно испугался Филипп и, тяжело вздохнув, прибавил: – Спать совершенно не хочется. Как будто и ночи не наступило…
– Только давай зайдем слева, против луны, чтобы никто нас не заметил, – серьезно сказал Иуда, а потом улыбнулся Филиппу: – Если он увидит тебя, он тут же прервет свою, как ты говоришь, лекцию… Он глубоко уважает тебя и всегда смущается в твоем присутствии.