Великий понедельник. Роман-искушение
Шрифт:
На вид Максиму было лет сорок пять, и был он похож на грека, точнее, на Аристотеля. Но не на того Аристотеля, который с бородой, а на Аристотеля без бороды, с большими, чуть оттопыренными ушами, со стрижкой под горшок, с широким носом, длинным ртом с постоянно поджатыми губами; с морщинами на лбу, которые сходились к переносице, вернее, от переносицы выскакивали на лоб и разбегались к ушам и под челку. Но руки у него были тонкие, а пальцы длинные с удивительной красоты ногтями, похожими на продолговатые виноградины – того сорта, который растет только на Родосе и только в Линде.
Эти пальцы он сейчас
– А ты где ночевал, Максим? – продолжая улыбаться, спросил Пилат.
– Я ночевал здесь, во дворце, – отвечал Максим.
Волосы у него были пепельного цвета, а глаза – неопределенного цвета и большие. Глаз он никогда не щурил, никакого лукавства во взгляде не было, зато была грусть и какая-то давно накопившаяся усталость – не столько от жизни, сколько от самого себя и собственных мыслей. И этими большими, грустными и усталыми глазами он теперь медленно разглядывал Пилата, как живописец, который готовится написать портрет и хочет подсмотреть и запечатлеть в памяти каждую черточку, каждое выражение.
– Во флигеле Агриппы? – спросил Пилат.
– Нет, во флигеле Августа.
– Но я ведь просил ночевать в моем флигеле?
– Твой флигель готовили к твоему приезду.
– Ночью готовили?
– До позднего вечера. А я захотел лечь спать пораньше.
– Ну, а я, вместо того чтобы ночевать в Лидде, решил переночевать в Иоппии, – ласково сказал Пилат и перестал улыбаться.
Пилат зашел в ротонду, подставил правую руку под струю фонтана сперва пальцами вниз, затем ладонью. Потом то же самое проделал с левой рукой. Потом стал тереть ладонью о ладонь.
– Не совсем так это делается, – заметил Максим. – Сперва держишь кисть пальцами вверх, а потом вниз. И ладони очищаются не друг о дружку, а каждую ладонь сжатым кулаком противоположной руки. Вот так. – Максим показал, как это делают иудеи.
– Ты все их ритуалы знаешь? – усмехнулся Пилат.
– Службе многое приходится подмечать и запоминать. Ведь никогда не знаешь, что может пригодиться в следующую минуту.
– Три принципа, говоришь? – вдруг сказал Пилат. – Первый, как я понял, женщина. Та, которую ненавидишь… Ты пообещал ему Иродиаду?
Начальник службы безопасности перестал разглядывать Пилата и стал смотреть на струйку фонтана.
– Иродиаду, – сам себе подтвердил Пилат. – И как ты ее Варавве посулил?
Максим заговорил скучным голосом, как школьник, который не в первый раз отвечает давно заученный и надоевший урок:
– Варавве попалась служанка Иродиады, некая Агриппина, очень доверенное ее лицо, которая руководит утренним и вечерним туалетом царицы.
– Попалась? Она что, без охраны была?
– В тот раз она была без охраны, так как выполняла весьма тайное поручение своей госпожи.
– Настоящая Агриппина? Не поддельная?
– Варавве челядь Антипы известна не хуже, чем службе. Агриппину он знает в лицо… Разумеется, настоящая Агриппина ему попалась случайно.
– И пообещала за свое освобождение голову госпожи?
– Не совсем так. Девушка от ужаса и слова не могла вымолвить. Но при ней нашли письмо, в котором Иродиада назначала свидание своему возлюбленному, некоему
– У Иродиады действительно есть любовник? – перебил Пилат.
– У каждой женщины может появиться тайный возлюбленный. Это логично, потому что заложено в природе вещей… Наши жены, разумеется, составляют исключение.
– Тогда Варавва стал охотиться за Филолаем?
– Ты правильно понял второй принцип: если не знаешь, где логово зверя, сделай из зверя охотника и вымани наружу. Выследить Варавву в пещерах никому не удавалось. Служба могла бы вычислить, но зачем столько усилий! Проще и логичнее, чтобы он сам стал охотиться за моими людьми. Он сам их хватал и тащил к себе в пещеры. И скоро у него накопилось четверо отборных мужчин. Как говорят в службе, произошло внедрение под видом пленных… Ты же знаешь, что Варавва никого не убивает: он грабит свои жертвы, некоторых сечет плетьми, мстя за Иоанна Крестителя, а потом отпускает на свободу. Но этих четверых он вынужден был в нарушение обычая задержать у себя, так как, выпустив их на свободу, он не смог бы провести операцию по захвату Иродиады… Одним словом, зверь стал охотником и забыл о безопасности своего убежища.
– И эти четверо действительно были из окружения Ирода Антипы?
– Двое – из ближайшего его окружения и наши давние агенты, а другие – сотрудники службы, часто мелькавшие в Махероне, дворце Ирода, и в его выездах. К тому же Антипа часто меняет охрану, что существенно облегчает для нас внедрение.
– Ну, ясно, – сказал Пилат и вышел из мраморной беседки.
Меж розовых кустов они продолжили подъем по лестнице от нижней террасы к верхней.
– И дорого тебе обошлась операция с Вараввой? – спросил Пилат.
– Почти бесплатно, – ответил Максим, глядя себе под ноги. – Своих тайных агентов служба так и так оплачивает. Немного денег понадобилось на дополнительные расходы. Но они были взяты из суммы, предназначенной для борьбы с государственными преступниками. Мы ее давно не использовали…
Максим посмотрел в сторону и спросил:
– Тебе представить подробную смету по этому делу?
Вместо ответа Пилат спросил:
– А как идут наши с тобой монетки?
– Прекрасно идут, – ответил Максим и снова стал смотреть себе по ноги. – Ты правильно рассчитал. Торговцы в Иерусалиме берут их так же охотно, как и по всей Иудее. Они очень удобны для мелкой сдачи. Среди бедняков твои бронзовые монеты уже получили широкое хождение.
– Наши монеты, – подчеркнул Пилат. – Мы их вместе с тобой сочинили.
– Идея была твоя, – возразил Максим. – Я лишь предложил выпустить монеты мелким достоинством, чтобы они быстро распространились среди простого народа.
– А синедрион? – спросил Пилат. – Никто из фарисеев не задавал вопросов? Ты ведь уже неделю здесь находишься.
– Десять дней… Лично мне никто вопросов не задавал. Но служба докладывает следующее: фарисеи сразу же обратили внимание, что, в отличие от монет Валерия Грата с их безобидной зеленью – лилиями, ветками, срезанной лозой, – на новых полукадранах Понтия Пилата появились некие подозрительные предметы…