Великий понедельник. Роман-искушение
Шрифт:
Ни справа, ни слева никто хозяину не ответил.
Тогда хозяин огладил стол перед собой, левой рукой коснулся довольно заметного бугорка на правом плече своего талифа, погладил его, а на маленький бугорок на левом плече слегка плюнул. Потом поправил кожаный мешочек у себя на лбу.
Одет он был нарядно и дорого. Белый талиф его был из тонкой и мягкой шерсти, голубой хитон был шелковым – и, судя по качеству материала, из китайского шелка. Но внешности этот человек был самой заурядной, с лицом, которое не запомнишь, потому что черты его скучны и неприметны. Когда такой невыразительный человек нарядно и броско одевается, то это лишь усиливает ничтожество его образа.
– Раз у товарищей нет
Возражений не было. Хором прочли молитву, подняв вверх руки. При этом сидевшие справа энергично трясли головами и громко произносили слова, а сидевшие слева только шевелили губами и головами не трясли.
Когда молитва была окончена, Матфания спросил:
– Ну, кто начнет? – И посмотрел на сидевшего справа от него человека, как бы понуждая его говорить.
Этот, правый, являл собой полную противоположность Матфании. Одет он был достаточно скромно, но аккуратно. Голубой талиф его был из простейшей ткани, и эта простота словно подчеркивалась безукоризненной чистотой верхней одежды. Хитон был нешвенным, но из обыкновенной шерсти и в легкую, едва заметную полоску. Человек был коротко стрижен и не имел на голове ни кеффиха, ни агала. Никаких вшивок с молитвами не было у него на плечах – ни на правом, ни на левом. О том, что он фарисей, свидетельствовали лишь тефеллины-филактерии на лбу и на левой руке. Но ремешок на лбу был тоненьким и футлярчик весьма скромных размеров, хотя видно было, что он четырехчастный и, стало быть, в каждом отделении лежит отдельная молитва. Коробочка на руке тоже не выделялась своими размерами и привязана была чуть ли не веревками, но очень затейливо.
У этого достаточно пожилого и, судя по осанке, весьма почтенного человека глаза были на первый взгляд совершенно детскими, лучистыми и смешливыми. Но, если к ним приглядеться, в их лучиках и непрерывной насмешке начинало угадываться что-то острое, цепкое и недетское. Этот низкорослый и худой человек, казалось, заключал и сдерживал в себе энергию, которая, коль выпустить ее наружу, любого скорохода обгонит, любого храбреца устрашит и могучего воина опрокинет навзничь.
– Ты хочешь, чтобы я начал? – смеясь глазами, спросил он у Матфании. А хозяин застолья потупил взгляд и сказал, как-будто попросил:
– Мы слушаем тебя, товарищ Руввим.
– Нового от меня вы ничего не услышите, – сказал тот, кого назвали Руввимом. – Я давно распознал и давно объявил товарищам, что Иисус Назарей – лжепророк и, стало быть, представляет большую опасность для партии и для народа. В Писании перечислены и преподаны нам семь признаков лжепророчества. И всем этим признакам Назарей соответствует. Первое: он не делает того, чему учит. Второе: он ведет праздный и изнеженный образ жизни, который для верного пророка невозможен. Третье: он принимает от народа деньги и эти деньги расходует на себя и своих сообщников. Четвертое: своими лживыми проповедями он соблазняет и вводит в грех заблуждения местные общины, а в последнее время и паству иерусалимскую. Пятое: он богохульствует и нарушает Закон. Шестое: на каждом углу он пытается очернить партию и ее преданных товарищей. Седьмое: он фокусничает и якобы творит чудеса, на самом же деле использует в своих так называемых чудесах и исцелениях силу бесовскую… Думаю, и трети того, что я перечислил, достаточно для того, чтобы принять против этого богоотступника и шарлатана самые решительные и строгие меры.
Руввим говорил четко и сурово, а глаза его насмехались и буравили сначала Матфанию, а затем того человека, который сидел напротив него и на которого он в середине своего обвинения перевел взгляд.
Этот человек одет был не менее дорого и нарядно, чем Матфания, но изысканная одежда только подчеркивала его природную стать и благородную внешность. Росту он был высокого, в плечах широк, волосы имел светло-русые и густые, но уже с редкой проседью. Его темно-серые глаза, выразительные и глубокие, были какие-то усталые. И не потому, что была середина ночи, а потому, что уже давно и с печалью всё увидели и поняли. На лице у него был не один, а два тефиллина, и не на лбу в виде коробочки, а на обоих висках в форме кожаных мешочков. Тефиллин на левой руке представлял собой изящный пенальчик из сандалового дерева с ярким маленьким рубином посредине. Крепился он к руке двумя тоненькими, мягкими ремешками, сверкавшими алмазной крошкой… Одним словом, аристократ, которых не так уж часто можно встретить среди фарисеев.
– Наша фракция никак не может согласиться… – мягким и грустным голосом начал говорить этот человек. Но Руввим перебил его:
– Товарищ Ариэль, прошу тебя, не употребляй слово «фракция». В партии не может быть фракций, потому что она едина. В ней могут и должны быть школы, потому что партия многообразна.
– Хорошо, – печально улыбнулся тот, кого назвали Ариэлем, – наша школа, если тебе угодно, едва ли согласится с некоторыми из твоих определений Иисуса из Назарета. Я, разумеется, не так хорошо знаю Закон и Пророков, как глубокоуважаемый товарищ Руввим, – продолжал Ариэль, глядя теперь на хозяина Матфанию, – но то, что мне известно из Писания, и то, что я наблюдал в поступках Иисуса, не дает мне оснований заключить, что перед нами лжепророк. А тем более фокусник. Фокусники не имеют той силы, которой наделен Иисус.
– Если предаться Веельзевулу, князю бесовскому, он большой силой может наделить даже явного шарлатана и пустого фокусника, – заметил Руввим и улыбнулся с невинностью ребенка.
Фокусники не исцеляют врожденную слепоту, – грустно продолжал Ариэль, словно не слыша замечания. – Фокусники не оскрешают мертвых. Что же касается силы бесовской…
– Каталепсия, – вновь перебил его Руввим. – Тебе известно такое слово?
– Такое слово мне известно, – отвечал Ариэль. – И в Наине, вполне допускаю, мог быть случай каталепсии, то есть мнимой смерти, потому что юношу хоронили в тот же день, когда он якобы умер. И в Капернауме, когда Иисус поднял с одра дочь начальника Иаира, тоже могла быть каталепсия. Но Лазаря, деверя Симона Прокаженного, он воскресил на четвертый день, когда тело юноши уже начало…
– А ты сам был при этом воскрешении? – быстро спросил Руввим, насмешливо глядя не на Ариэля, а на Матфанию.
– Лично я не был, но от нашей… школы было двое внимательных и проверенных товарищей, которые пришли в дом Симона через два часа после смерти Лазаря, участвовали во всех похоронных обрядах первого дня. Более того, на третий день они вместе с женщинами отправились к гробу и, когда те в последний раз бальзамировали покойника, заглянули в гробницу и явственно ощутили запах разложения. Каталепсии там быть не могло, и это засвидетельствовано очевидцами.
– Вот я и говорю: силой бесовской всё делает и мертвых воскрешает! – объявил Руввим.
– Что касается силы бесовской, – возразил Ариэль и продолжил прерванную мысль: – то ни в Писании, ни в Предании старцев я не встречал, чтобы сатана расходовал свои силы на исцеление людей и на избавление их от смерти. Ибо сам он – сеятель болезней и князь гибели. Не сатанинское это дело, дорогие товарищи.
– Сейчас иные настали времена, – сказал Руввим.
– Что касается времен, то я осмелюсь возразить тебе… – начал Ариэль. Но ему не дал договорить и прервал дискуссию Матфания, хозяин полночного собрания.