Великий понедельник. Роман-искушение
Шрифт:
– А как же я не заметил ни первого посланника, ни второго? – сокрушенно проговорил Корнелий Максим, словно к самому себе обращаясь.
Пилат чуть поморщился, но как бы от сострадания к своему другу и советнику, и ласково возразил:
– Ты их заметил, Корнелий. Второго – точно заметил. И мы с тобой сразу же стали составлять тайное послание Сеяну. Помнишь, об оппозиционных разговорах в первой когорте Шестого легиона?.. Я сказал тебе, что прибыл секретный сотрудник от префекта претория. И ты сразу же отправился в Лаодикею. А потом вернулся, и мы с тобой сели за доклад…
С обидой и болью Максим глянул на Пилата, но тут же опустил глаза и, стараясь сделать свой голос как можно более
– А это второе послание… послание от цезаря, о чем оно было?
– Пока не могу тебе сказать. Видишь ли…
– Ну, это понятно, – тут же согласился Максим.
– Прежде всего позволь подвести итог третьему посланию, сну этому, который мы так долго с тобой комментировали и разбирали.
– Да, конечно, – сказал Максим.
– Пять моментов мне кажутся важными и очевидными. Первое: Тиберий пришел к выводу, что Сеян – по крайней мере, в последние семь лет – устраняет не столько противников самого императора, сколько своих собственных врагов и конкурентов. Второе: Тиберий заподозрил Сеяна в гибели Друза Старшего. Третье: Сеян фактически окружил Тиберия своими людьми, и эти люди, выполняя приказы Сеяна, игнорируют указания императора. Четвертое: рвущийся к власти Сеян, по мнению Тиберия, теперь ни перед чем не остановится и способен даже на него, императора и друга, в любой момент покуситься. И наконец, пятое и самое главное: мы с тобой должны в этот критический и страшный для Рима час встать на сторону императора и все свои усилия приложить к тому, чтобы «кровавый желудок», который так или иначе предстоит принести в жертву империи и закону, принадлежал не принцепсу, а главному заговорщику, злодею и гнусному убийце Луцию Элию Сеяну!.. Таково мое последнее и заключительное толкование. Ты с ним согласен, Корнелий?
Эти слова Пилат произнес хотя и взволнованно, но твердо и решительно.
– Я не понимаю, – ответил Максим.
– Чего не понимаешь?
– Я не понимаю, зачем ты заставил меня комментировать и толковать? Ты меня рассматривал и толковал? – с неподдельной обидой спросил Максим.
– А как же иначе?! – воскликнул Пилат, не только не растерявшись, но как будто обрадовавшись вопросу. – И, представь себе, очень многое обнаружил. Я понял, что ты уже сделал ставку на Сеяна, а Тиберия готов осудить и уже давно осуждаешь. Оказывается, тебе многое известно, и скорее всего, с Римом у тебя есть отдельный канал, по которому ты получаешь конфиденциальную информацию, но некоторой ее частью со мной не делишься. В отношении ко мне, твоему начальнику, я не разглядел у тебя враждебности. Напротив, я увидел, что тебе очень хочется окончательно привлечь меня на сторону Сеяна и посвятить в твои собственные тайны. Ты очень обрадовался этому сну-посланию. Ты его давно ждал. Ты решил, что это приказ от Сеяна и теперь можно будет наконец открыться, говорить начистоту и совместно действовать.
От каждой фразы Пилата Максим вздрагивал и дергал головой, словно от удара. А Пилат продолжал говорить с ним, как разговаривают с ребенком, которому сделали больно и которому очень важно теперь объяснить, что боль эта для него целебна и необходима:
– Пойми ты, ничего не изменилось и не изменится в наших с тобой отношениях. Потому что ты мой верный и опытный соратник, а я твой искренний и благодарный начальник. Мы оба, ты и я, ревностно и неустанно работали на Сеяна, пока видели в нем ближайшего друга императора и исполнителя его воли. Служа Сеяну, мы служили императору и Риму. Но ныне, как мы видим, пути их расходятся. И честный человек, истинный гражданин и преданный солдат империи в этой ситуации должен выбирать. И выбор у него может быть только один…
Максим вдруг не выдержал и, прерывая Пилата, зашептал, будто захрипел:
– Пойти против Сеяна – самоубийство! Сеян намного сильнее Тиберия. В этой схватке чудовищ, в этом поединке Сциллы с Харибдой Сеян обязательно победит! Я в этом не сомневаюсь. Поверь моему опыту!
– А кто Сцилла и кто Харибда? – быстро спросил Пилат.
– Какое это имеет значение?!
– Имеет, – так же быстро возразил Пилат. – Потому что, помнишь, у Гомера про Сциллу говорится, что она – смертное зло, а Харибда – зло бессмертное? И Одиссею пришлось выбирать: он мимо Сциллы поплыл!
– Нас с тобой Сцилла точно сожрет, – прошептал Максим.
– А если победит Тиберий?
– Я этого не допускаю. Но если он победит, тогда нам тем более смерть и позор.
– Вот-вот, смерти-то разные. Умирая от руки заговорщика Сеяна, мы погибнем героически. А от руки победившего императора подохнем как преступники и мятежники!
– Не все ли равно, – прошептал Максим.
– Для меня – нет, не все равно, – медленно и убежденно произнес префект Иудеи.
– А если они помирятся? – вдруг спросил Максим и поднял на Пилата испуганные глаза. – Если они снова договорятся между собой, а после Сеян узнает, что мы осмелились интриговать против него?
– Они никогда не помирятся, – грустно ответил Пилат.
– А если это послание не от Тиберия? – продолжал Максим, и взгляд у него стал уже не испуганным, а пугающим. – Если Сеян овладел твоим тайным каналом связи, вычислил связников и узнал пароли. И вот теперь проверяет тебя, а заодно и меня… Ведь сам же говоришь, что таких странных и туманных посланий ты никогда до этого не получал. И ответа от тебя не приняли. Может быть, тайные агенты Сеяна сейчас наблюдают за нами и ждут, как мы начнем предавать страшного благодетеля.
– «Страшного благодетеля» – оригинальное словосочетание. И, честно говоря, я впервые слышу, как ты ругаешь Сеяна, – лукаво заметил Пилат и стал смотреть на губы Максима, которые эту крамолу только что произнесли.
– А может быть, – уже со злобной обидой во взгляде продолжал Максим, – может быть, никакого послания от Тиберия ты не получал – ни позавчера, ни месяц назад, ни в прошлом году. А всю эту историю ты сочинил, чтобы меня «расколоть», как некоторые выражаются у нас в службе… И цели своей достиг.
– Глупости говоришь, – монотонно ответил Понтий Пилат и стал смотреть Максиму в подбородок. – Меня, императорского префекта, чрезвычайного и полномочного посланника Рима, ты называешь мальчишкой. А сам-то как рассуждаешь?
Максим не ответил. Он вдруг отвернулся от собеседника и с мрачным напряжением теперь смотрел в сторону сада. Пилат проследил за его взглядом и увидел, что от дворца Ирода отделились и медленно идут по центральной дорожке центурион Лонгин и личный секретарь префекта Перикл.
– Всё просто, – по-прежнему глядя в сад, тем же монотонным голосом заговорил Пилат. – Я, Луций Понтий Пилат, твой командир и начальник, решительно объявляю тебе о том, что, следуя тайному повелению цезаря и принцепса, начинаю прилежно и неустанно собирать информацию о политической благонадежности и преданности интересам империи Луция Элия Сеяна. Ничего этому Сеяну, разумеется, о том не докладывая. И если вдруг обнаружу коварные происки и целенаправленную подготовку к заговору и мятежу, то, повинуясь долгу римского гражданина и обязанностям префекта императорской провинции, немедленно буду докладывать об этом нашему императору, цезарю и принцепсу. И, объявив это тебе, Корнелий Афраний Максим, я спрашиваю: согласен ли ты с моим решением? Будешь мне преданно помогать или начнешь препятствовать? Сохранишь ли в надлежащей тайне содержание императорского послания и нашу с тобой беседу?