Великий понедельник. Роман-искушение
Шрифт:
– Слышал и помню. Но, видимо, не время сейчас. Нельзя поддаваться на провокацию. Момент, похоже, не тот…
– Почему не тот момент? И когда этот момент наконец наступит?! – воскликнул Малый.
– Тише говори. Услышит, – упрекнул его Петр.
– Плевать я хотел, что услышат!
– Я про Иисуса говорю. Ему твоя… твое ожесточение не понравится.
– Иисус и так меня слышит! – убежденно воскликнул Малый, но тон свой заметно понизил. – Он всех нас слышит. Даже когда мы молчим. Слышит и бездействует. Обещает и не выполняет…
– Погоди, не суесловь, – строгим голосом произнес Петр, прерывая друга. – Зачем Ему самому о себе свидетельствовать, когда Креститель о Нем свидетельствовал, называя Господом и Сыном Божьим?
– Надо было повторить, – упрямо боднул рыжей головой Иаков Малый. – Надо было напомнить народу слова Иоанна. И здесь, в Храме, громогласно и во всеуслышание объявить: «Бог дал Мне власть,
– Так ведь Он почти то же самое и сказал. Ты разве не слышал? – вдруг спросил Петр и ухмыльнулся в курчавую бороду.
Малый удивился, то есть перестал восклицать и бодать головой, повернулся к Петру и ощерил рот. А Петр пояснил:
– Власть – это не крик. Власть – это присутствие духа и в спокойном величии сила!.. Они подступили к Нему с вопросом, а Он сам потребовал от них ответа! Их много – Он один. У них – копья, а Он – безоружен. Потому что Он Царь здесь и Господин, а они перед Ним – точно трусливые собаки… Что они Ему ответили, ты слышал?!
– Ничего не ответили. Сказали: «Не знаем».
– Вот-вот! «Не знаем!» – вдруг торжествующе воскликнул Петр и яростно взмахнул рукой. – Они, умники и великие толкователи Закона! Они, которые каждую фразу, каждое слово, каждую букву в Законе всегда берутся истолковать и так перед нами толкуют, с таким несокрушимым апломбом, с такой безоглядной уверенностью в своей правоте, будто вместе с Моисеем поднимались на Синайскую гору, на колеснице с Ильей взлетали на небо, с Исайей обличали царей и плакали с Иеремией на реке вавилонской! Они, книжники и знатоки, гордые учителя народа! Ты слышал, чтобы они когда-нибудь произносили эти самые слова «не знаю», «не знаем»?! Они – призванные Богом и назначенные синедрионом отличать добродетельных от грешников, знающих от шарлатанов, пророков от самозванцев! Разве может им быть неясно, от кого человек говорит – от Бога или от дьявола и дана ли ему власть или нет у него никакой власти?! Но вот при народе, в Храме, в Доме Господнем, пред жертвенником и святилищем Его они только что провозгласили: «Не можем определить, не знаем, потому что глухи и слепы, невежественны и бессильны, суесловны и слабоумны!» Может ли быть для них большее унижение, больший позор?
– Ты прав, Петр, – тут же согласился с ним Малый. – Они Его хотели унизить, но сами унизились. Его хотели ударить, но сами себе лоб расшибли. Лживые судьи сами себя осудили!.. Ты мне объяснил. Ты умница, Петр!
А соглядатай Каллай – тот самый человек в сером плаще с капюшоном, который стоял поблизости и якобы разглядывал Красные ворота, – теперь смотрел в пыльное небо, на мутное полуденное солнце и слушал еще более внимательно.
Глава двадцатая
Признание Ариэля
Седьмой час дня
– Какое странное небо. Мутное. И солнце словно в пыли… Такое редко бывает весной, – сказал Иоиль, глава школы великого Гиллеля.
– Учитель, позволь мне теперь сказать и объяснить тебе, – попросил Ариэль.
– Нет. Не позволю, – ответил Иоиль.
Они сидели в беседке.
– Еще раз напомню тебе о нашей стратегии, которую ты, похоже, недостаточно четко себе уяснил, – наставительно заговорил Иоиль. – Партия ныне ослаблена, потому что в ней существуют две школы. И эти школы, преследуя в общем-то единую цель, в частностях непрестанно спорят друг с другом, как мне кажется, часто лишь для того, чтобы поспорить и доказать свою правоверность, свое православие и свою особую приверженность заветам старцев. Нашими разногласиями, естественно, пользуются враги партии: открытые и тайные язычники, разного рода ренегаты, вроде саддукеев и иродиан, а также раскольники, называющие себя фарисеями, но, по сути, свернувшие с пути истинного, поправшие великие принципы, предавшие интересы партии и фактически действующие против обеих школ.
Они сидели в беседке, устланной мягкими и пышными сирийскими коврами. Вернее, Иоиль возлежал, опершись локтем на пеструю египетскую подушку, а напротив него, поджав под себя ноги, сидел Ариэль.
– Такое больше не может продолжаться, – назидательно продолжал Иоиль, главный учитель. – Надо идти на сотрудничество. Надо везде, где это возможно, вступать в диалог с шаммаистами и с помощью конструктивного диалога стараться смягчить их жесткую позицию. Заставить их видоизменить или вовсе отказаться от тех многочисленных правил и предписаний, которые народ никогда соблюдать не будет. Потому что их просто невозможно все соблюсти. А нашим врагам эти мелочные и дикие правила дают дополнительный повод для нападок на всё фарисейство: не только на школу Шаммая, но и на нас – последователей великого и мудрого аввы Гиллеля! И делать это надо не спеша, осторожно, постепенно, аргументированно, деликатно и с хитрецой, ибо большинство шаммаистов – люди твердолобые и жестоковыйные. Ты видел, как ласков я был с Левием, как всячески ему поддакивал, подыгрывал, подчеркивал, что мнение его для меня крайне ценно, что я крайне дорожу нашими доверительными отношениями? Ты обратил внимание?
– Конечно же, учитель. Признаюсь тебе…
– Помолчи! Сейчас я говорю, – прервал Ариэля Иоиль.
Беседка, в которой они расположились, находилась на крыше дома Иоиля. Крыша была широкой и плоской. Между балок росла трава, так ровно и густо, словно специально была там посеяна. В кадках, расставленных по всей крыше, произрастали деревья – карликовые. И было каждого дерева по одному: лавр и кипарис, фига и лимон, сосенка и дубок, гранат и оливка – ни один вид не повторялся. По краю же крыши были сооружены цветочные грядки, и в них пока расцвели только маки.
– Ты спросишь, не опасно ли с ними заигрывать? – разъяснял Иоиль, любитель долгих и многократных рассуждений. – Ты спросишь, не повредит ли школе Гиллеля такое объединение сил и сближение позиций? Отвечу: ничуть не повредит, а только на пользу пойдет и нам, и всей партии. Во-первых, силы фарисейства тем самым укрепятся. Во-вторых, возрастет влияние на народ. В-третьих – и это самое главное! – мы постепенно подчиним себе шаммаистов, смягчим их и подомнем под себя. Ведь школа Гиллеля благодаря дальновидности, гибкости и мягкости нашего великого учителя с каждым годом пользуется все большим авторитетом у народа, а школа Шаммая из-за ее ослиного упрямства и догматической косности, напротив, стремительно теряет популярность в широких народных массах. Им, видишь ли, безразлично, идет за ними народ или не идет; дескать, неважно, сколько фарисеев, мало или много, а важно, чтобы все они были ревностными и истинными; так якобы от начала повелось, и партия была создана для немногих и праведных… Ну так это когда было! Тогда действительно слишком мало было преданных ревнителей Закона и искренних иудеев. Тогда невозможна и не нужна была массовость. Но, слава Господу, времена с тех пор изменились. И чтобы достигнуть цели, чтобы воистину стать руководящей и направляющей силой избранного народа Божия… Ты меня слышишь? Ты что все время молчишь?! – вдруг спросил Иоиль.
– Я тебя очень внимательно слушаю, учитель, – ответил Ариэль.
Широкий вид открывался из беседки, в которой они сидели: к югу, в обрыве, шумел и пылился Нижний город, к западу сверкал и искрился Змеиный пруд, на севере в солнечном мареве замерли, чуть оплыли и словно дышали оба дворца, Великого Ирода и Асмонеев, а далее – Храм и совсем вдалеке, будто призрак, – Башня Антония.
– И мы, как ты помнишь, решили, – продолжил Иоиль, – в качестве первого шага к сближению выбрать какого-нибудь общего для двух школ противника и совместными усилиями его устранить. Общий враг – хороший путь к объединению… Самой подходящей кандидатурой был признан Иисус Галилеянин. Во-первых, фигура в общем-то незначительная, с которой всегда удобно начинать. Во-вторых, пришлая личность, не из Города. В-третьих, субъект крамольный и дерзкий. И главное: этот Назарей так ловко настроил против себя наших новых друзей – шаммаистов, так больно и глубоко засел у них в печенках, что они почти на всё готовы, чтобы свести с ним счеты. И без нашей помощи не удалось им расправиться с ним! И никогда не удастся, ибо ни в синедрионе, ни у Антипы, ни в префектуре у шаммаистов давно уже нет ни влияния, ни опоры… Короче, мы предоставляем им практическое содействие, а они за это вынуждены за столом переговоров обсуждать с нами некоторые важные теоретические вопросы и если не принимать, то выслушивать наши мнения и наши трактовки Закона и Предания старцев. Пусть пока только слушают. Дай срок, мы их постепенно обломаем и заставим играть по нашим правилам! Никуда не денутся. Потому что следом за Назареем мы им еще более лакомое кушанье предложим… Но не будем торопить события.
– Ты, кстати, неплохо провел рабочую группу, этот наш первый эксперимент после долгого перерыва, – признал Иоиль. – Недурно, недурно. Под твоим идеологическим напором многие свои формулировки они вынуждены были смягчить. И после эдакой осады нам удалось выманить Левин из его цитадели и заставить этого бесчувственного истукана формулировать обвинение и разрабатывать план борьбы с Назареем и его приспешниками. Мне удалось убедить шаммаистов, что они намного более заинтересованы в устранении Назарея, чем мы, последователи Гиллеля. Для нас этот Иисус, собственно, не представляет особой опасности, но ради наших товарищей и друзей, ради единства партии мы, так и быть, задействуем все наши ресурсы, используем всё наше влияние во властных структурах. И Левий тут же клюнул. Ты обратил внимание? Ты видел, как у него загорелся глаз? Он у него редко горит, у этого живого покойника.