Великий Сатанг
Шрифт:
Они потеряли в пути пятерых, эти безмолвные убийцы с широкими мягкими лицами жителей долины, они оставили троих своих в волчьих ямах, а еще двоих — на хитро упрятанных в траве колышках, и поэтому они были злы, заранее решив не давать пощады никому.
И они не щадили.
Вот из этих часов кайченгу не забыть ни мгновения: он лежал ничком, уткнувшись головой в кадку с квашеными стеблями ла, лежал, и скулил, и звал отца, но отец все не шел и не шел, и дед тоже молча лежал рядом, разрубленный почти до пояса, а вокруг, за бамбуковыми стенами, визжали женщины, тонкими голосами зовя кого-то на помощь, и им, распластанным на траве, никто не спешил помочь.
Сильный, как пурпурный вепрь, он был очень самоуверен.
И, на несчастье свое, забыл, что горные лунги — это не те лунги, которые живут в долине. Тем паче что любой мальчишка с гор знает: позволивший надругаться над собой и не отомстивший может распрощаться с мечтой стать когда-нибудь дружинником благородного ван-туана. И жену ему тоже очень нелегко будет подыскать…
Нож вошел в селезенку, весело причмокнув; он всегда одинаков, этот всхлеб голодного металла, кусающего человечину. Усатый выпучил глаза, сел, опрокинув кадку, и тихонько завыл.
А Ту Самай побежал. Из детства — в джунгли.
И лес не предал.
Лес накормил, и укрыл, и указал тайные тропы.
Беглец стал равным среди равных в отряде славного Нола Сарджо, сперва рядовым борцом, затем — порученцем самого Тигра-с-Горы, легендарного Нола! И было первое оружие: тот самый детский лук и нож, тоже тот самый. Потом — винтовка, старенькая, но настоящая, взятая в открытом бою, освященная вкусом печени первого поверженного врага, прожаренной слабо-слабо, как и велит обычай гор. Потом — автомат…
Нет, автомат появился позже — в те великие дни, когда гремел над отрогами гром, рубя небо фиолетовыми молниями, предвещавшими необычное, и люди Тигра-с-Горы подобрали в зарослях изможденного каторжника, спасенного бурей от погони, но почти умершего уже от укуса пятнистой яррг’гхи. Знахари не захотели отпустить несчастного в Темные Ущелья, они били в бубны и плясали у костра, и он, открыв глаза, еле слышно попросил пить… а вскоре, меньше чем через двенадцать лун, все уже знали, что это — Вождь. И сам Сарджо, ужас гор, неуловимый Нол, изведав силу идей квэхва, был первым, кто назвал чужака Любимым и Родным; и другие вожаки, поразмыслив, пришли под знамя с птицей токон и принесли с собою во искупление былых заблуждений головы своих ван-туанов!..
Вот тогда-то разрозненные, сильные лишь духом, отряды мстителей с гор обрели наконец цель и слились в могучую Армию Справедливости. Она не отсиживалась больше в ущельях, нет, она наступала, оставляя за собою на радость лесному зверью опаленные пятна застав и трупы в полосатых комбинезонах…
Внизу, в долине, лежали сказочные, никогда не виданные города. Они были сначала далеко, потом ближе, потом — совсем близко.
Полосатые бежали на восток.
Ту Самаю не забыть, как он — уже не мальчишка, нет! — закаленный борец, суровый шестнадцатилетний мужчина, шел во главе колонны победителей по дымным, покорно ложащимся под ноги проспектам Пао-Туна. Мечта стала явью, сны воплотились в быль — и вспарывала легкий клочковатый туман распростертыми крыльями острогрудая птица токон, не умеющая жить в неволе, символ свершившейся победы, священный знак Свободного Дархая. И сам Любимый и Родной, единственный в мире, достойный принять из рук Ту Самая простреленный стяг ударного дао, близоруко щурясь, взял древко у знаменосца.
Ту Самаю навсегда запомнилось это прикосновение…
А теперь кайченг Ту Самай, обладатель двух нагрудных знаков «За храбрость», лучший выпускник Высшей Школы Командиров, охраняет Оранжевую линию, и это честь, которую оказали бы не каждому. Потому что война не умерла, она лишь затаилась на время, залегла, заснула, подобно зарывшейся под корягу змее. И он, командир, знает то, о чем не стоит пока что думать подчиненным: жизнь подходит к пределу, она на исходе. Стычки, частые, жестокие, пусть даже кровавые, — это пустяки, это не так страшно, на то и граница… Но воздух сгущается день ото дня, и в листве, по ту сторону Оранжевой линии, уже с полмесяца посверкивают прицелы снайперских винтовок; раньше полосатые не позволяли себе высаживать снайперов в открытую, а теперь обнаглели, словно примериваются. Впрочем, пусть даже и так, что с того? Миру все равно не быть прочным. Там, за Оранжевой линией, еще ходят по земле нелюди в полосатых комбинезонах.
Там, за Оранжевой линией, — горы.
И родная деревня Ту Самая…
Впрочем, мальчишкам-призывникам кайченг не скажет ничего. Воля Хото-Арджанга неисповедима, и, быть может, им суждено отслужить свой срок и вернуться домой. Если же придет время, они сами все поймут. Знать же заранее — печальная привилегия тех, кто умудрен годами…
– Брат кайченг! — добрался наконец до сознания негромкий голос. — Брат кайченг!
Ту Самай очнулся.
Конечно же, это он! Явился, как является каждый полдень. Хлипкий, узкогрудый, не нюхавший крови. Тихий, безобидный…
И — ненавистный до хрипа.
Но — неприкосновенный.
– Слушаю тебя, брат наставник.
– Пора…
– Я помню. Я иду.
И спустя несколько минут, уже сидя за низким столиком на Лужайке Справедливости, выводя неуклюжие закорючки, совсем не похожие пока еще на изящные узоры, начертанные на аспидно-черной доске, составляя слоги и расставляя надстрочные значки, Ту Самай никак не мог перестать думать о том, что на месте давешнего нарушителя вполне мог бы оказаться и брат наставник. А еще подумал, что не стал бы, пожалуй, возражать против такого оборота событий, и эта привычная мысль не удивила его.
Брат наставник ведь не нюхал дыма горящих родичей и не знал, что такое рвущая боль пониже спины; брату наставнику невдомек, что это такое: работать с пяти лет — как только встал на ноги и можешь, не оскальзываясь, ползти по склону, собирая плоды ла — не менее двухсот в день. Двухсот! И горе тебе, если не сумеешь. Тогда надсмотрщик будет бить бамбуковой палкой по спине, шумно дыша и зверея от вида вздувающихся красных полос. Откуда брату наставнику знать, каково это? Если ему и доводилось видеть плантацию, так разве что из отцовского паланкина, и надсмотрщики льстиво склонялись, вминая лбы в траву, перед ним, хозяйским сынком…
А если даже и нет, так что с того?
Все равно брат наставник ни дня не гнил в джунглях. Он из тех умников, что пристали к Армии Справедливости лишь тогда, когда она заняла долины. А до того он учился в университете Пао-Туна, ел досыта, спал вволю и знал Великую Свободу только по толстым и бесполезным книгам…
К чему истинному борцу бестолковые закорючки? В Высшей Школе Командиров наставники приказывали заучивать правила наизусть, и это было правильно, мудро и понятно: ведь на поле боя нет времени листать страницу за страницей…