Великий стагирит
Шрифт:
На берегах Илиса было многолюдно. Некоторые украсили себя венками из первых весенних цветов. Там и тут затевались игры в прятки, в мяч. Усевшись на разостланные плащи, группа юношей, не стыдясь никого, играла в кости, а рядом с ними мальчики подбрасывали и ловили камешки.
Цвели вербы. На большом лугу за рекой паслись лошади. Храм Аполлона Ликейского еще просвечивал белыми колоннами сквозь молодую зелень садов на склоне горы Ликабет. Миндаль осыпал белые лепестки, и легкий ветер, подхватывая их, кружил над лугами, над рекой. Запах примятой травы и теплой земли смешивался с запахом цветов. Лавочники вынесли свои плетенные из лозы будки прямо на луг и торговали орехами, сладостями и молодым вином.
Солнце было большим и ясным, как золотой щит Афины.
— Вот, — вздохнул Нелей, когда Аристотель сел на раскладной стул, который Нелей постоянно носил, следуя за своим господином. —
Аристотель ничего на это не ответил, хотя слова Нелея предназначались ему. Нелей явно ждал, что Аристотель затворит с ним снова, и тогда будет забыт предыдущий разговор. Конечно, Пелей поступил глупо и дерзко, позволив себе выпить с утра крепкого вина, — это Тиманф уговорил его, это Тиманф во всем виноват, хотя, если признаться, Тиманф, протягивая ему потэр с вином, сказал всего одно слово: «Выпей!» Но ведь вино было хорошим, и утро начиналось веселое, петухи горланили во всю мочь, и небо на востоке светилось, как россыпь драгоценных камней… А он сказал, когда Нелей помогал ему одеться: «Ты слишком стар, Нелей, чтобы пить неразбавленное вино. У тебя и без вина трясутся руки…»
Конечно, трясутся, потому что Нелей действительно стар. В Афинах люди быстро стареют, потому что ведут беспокойную жизнь: много ходят, много говорят, много едят, много пьют и совсем мало спят, словно хотят совсем отучить себя от сна. Жадно живут, торопятся всюду и все успеть, будто наступают последние дни. И быстро стареют… Вот и Аристотель, уподобляясь афинянам, ведет такую же жизнь, как они. А поскольку Нелей постоянно с ним, получается, что и он, Нелей, живет по законам афинян. Так что вовсе не от вина дрожат у него руки, а от усталости, хотя и от вина, конечно. Но как не выпить, если День кружек? Вчера афиняне открыли бочки, которые закупорили с осени. Даже здесь, за городом, чувствуется винный дух, стоит лишь ветерку повеять со стороны Афин. Вчера уже начали пробовать вино, сегодня же пить будут все. Впрочем, если бы не Тиманф, одно слово которого порою стоит многих речей, Нелей не польстился бы на тот проклятый потэр…
Аристотель молчал, глядя на реку, а Нелей продолжал размышлять о своей жизни. А так как она была неотделима от жизни Аристотеля, то, стало быть, рассуждал он и о жизни своего господина.
Нелей постарел, потому что ведь и годы прошли немалые. Для юнца, каким явился в Афины Аристотель, эти годы, конечно, пустяк: он стал лишь крепче и умнее. Для Нелея же, которому уже тогда было пятьдесят, они не принесли ни здоровья, ни ума, да и не за этим привел его в Афины Аристотель. Он потерял свой прежний грозный вид, и голос его стал теперь не таким зычным: как ни хитри, а к старости в человеке обнажается то, что он есть на самом деле. А на самом деле-то Нелей не был ни грозным, ни сильным, а покорным и добродушным рабом, который для всех, кроме господина, старался изо всех сил казаться иным. Впрочем, теперь Аристотель, кажется, и не нуждается ни в его грозном виде, ни в его силе: сам он уже далеко не юнец и может во всем постоять за себя. Многие в Афинах почитают за честь быть знакомым с ним, говорить с ним, принимать его у себя или слушать его беседы на аллеях в роще Академа. Сам благородный Платон говорит о нем, что он — надежда Академии. Некоторые ученики Платона завидуют Аристотелю, но Нелей знает, чего стоила Аристотелю его ученость. Вот он сидит и молчит, хотя все вокруг веселятся, бегают, поют, смеются, пьют вино, собирают цветы, нежатся под солнцем, играют, радуются празднику и первому месяцу весны. Все находят для себя счастливые причины радоваться, даже Нелей выпил потэр вина, а господин его сосредоточенно молчит, о чем-то размышляет, в чем, видно, совсем нет веселья. И таков он почти всегда, если нет рядом собеседников. С собеседниками же он разговорчив, хотя разговоры эти совсем не похожи на те, что ведутся между обыкновенными людьми у цирюльников, банщиков или у шорников. Там, как всегда, веселая болтовня, перепалки, смех, а здесь — строгие рассуждения, мысли о высоком и важном. Нелей не прислушивается к этим беседам, потому что от них у него всегда болит голова… Хотя раньше он и пытался вникнуть в их смысл, и не всегда, кажется, безуспешно. Но потом стал быстро уставать. Всему виной, конечно, старость…
Беседы эти длятся по нескольку часов в день. Собеседники меняются, а Аристотель замены себе не просит. Нелей же всегда рядом с ним, дремлет, если господин и его собеседники сидят на скамьях, бредет следом, чуть поотстав, если господин и его ученики прогуливаются по аллеям рощи. То, что у Аристотеля есть свои ученики, — большая честь и большое доверие, оказанное ему Платоном. В первые годы Платон позволял Аристотелю читать ученикам вслух лишь то, что было написано другими мудрецами. И слушали это чтение не ученики Аристотеля, а ученики Платона. Позже Платон разрешил читать им сочинения, написанные Аристотелем. А теперь Аристотель беседует о своих предметах с собственными учениками, теперь он — настоящий учитель. Правда, учеников у него пока не так много, как у Платона, и занимается он с ними не в классах, а в роще, и не в любом месте рощи, а лишь там, где не прогуливается со своими учениками Платон. Но и это позволено далеко не всем обитателям Академии. Так что Аристотелю действительно оказана большая честь, И большое доверие… Нелей очень доволен этим. И еще тем, что учительство приносит Аристотелю доход, хоть и небольшой, но достаточный, чтобы покупать одежду и пищу. Впервые за многие годы жизни в Афинах его господин стал походить на господина, да и у Нелея появилась приличествующая его положению одежда, без заплат и прорех. Правда, Аристотеля не забывала сестра Аримнеста и, случалось, присылала ему деньги. Дважды приходили с оказией богатые подарки от Гермия из Атарнея в знак былой дружбы. Но Аристотель не умел распоряжаться своими деньгами рачительно, устраивал для обитателей Академии обильные обеды в Афинах, покупал себе перстни и дорогие благовония, баловал подарками своих друзей и вскоре снова довольствовался лишь одними фруктами и овощами, за которые благодаря Тиманфу вовремя вносились деньги в общую трапезную. Тиманф же и Нелей, случалось, нанимались прислуживать за кусок хлеба да за гороховую похлебку в харчевню Опетора близ Помпейона.
Теперь же хоть и невелик доход Аристотеля от учительства, но постоянен, и Нелею не приходится таскать воду для харчевни Опетора по вечерам, а Тиманф теперь занят только своим любимым делом — стряпней, и у него в кладовке всегда стоит амфора с вином…
Все это хорошо. Но если бы господин употребил то время и прилежание, какое он отдал наукам, на что-либо другое, на ведение хозяйства, например, или торгового дела, был бы у него уже богатый дом и все самое лучшее и дорогое в доме… Но еще больше огорчает не то, что всего этого нет у него, а то, что ничему этому и не бывать: вот и у Платона, который превзошел всех своей учёностью, нет ни богатого дома, ни золотой и серебряной утвари, ни многочисленных рабов, ни дорогих одежд…
Жаль, что ему, Нелею, не выпала судьба родиться свободным. Уж он-то не просиживал бы ночи напролет в книгохранилище Академии, не шатался бы по аллеям с молодыми оболтусами, у которых не учение на уме, а развлечения, пиры да флейтистки, он не стал бы тратить свое здоровье на отыскание всяких там истин, которые ничего не стоят в этой жизни. Те же из истин, которые чего-то стоят, достаются людям совсем даром, как, скажем, та, с какой не хочет согласиться Аристотель. Нелей сказал ему, когда тот упрекнул его в том, что он рано и с чрезмерным старанием приложился к потэру с вином:
— Пьющий воду ничего умного не сотворит. Так все афиняне говорят, господин.
— Есть то, что говорят все афиняне, — ответил Нелею Аристотель, — а есть то, что говорят умные афиняне.
— Что же они говорит? — спросил Нелей.
— Они говорят, что пьющий вино тоже ничего умного сотворить не может. Умное могут сотворить только умные, Нелей.
Нелей спорить с ним не стал. Бесполезно и опасно спорить со своим господином, но в тысячу раз бесполезнее и опаснее спорить с философом. Нелей был свидетелем, как однажды ученики Аристотеля посмеялись над Ктесиппом, заносчивым привратником Платонова дома.
— Эй, Ктесипп, есть ли у тебя собака? — спросил привратника юнец, перемигиваясь со своими друзьями.
— И очень злая, — ответил Ктесипп.
— А есть ли у нее щенята?
— Да, — ответил Ктесипп. — И тоже очень злые.
— А их отец, конечно, тоже собака?
— А как же! И тоже злой.
— И этот отец твой, Ктесипп?
— Мой, — ответил Ктесипп.
— Значит, ты утверждаешь, что твой отец собака, а ты — брат щенят, Ктесипп?
Ктесипп едва не задохнулся от такого неожиданного оскорбления, а юнцы хохотали до слез и катались по траве.
Бесполезно и опасно спорить с философами. Не только простым людям нужно вести себя с ними осторожно, но, кажется, и философам. Философам с философами тоже спорить бесполезно — они никогда не соглашаются друг с другом. Постоянно спорящие друг с другом философы в конце концов становятся врагами. И хотя Нелею совсем не понятно, чего они друг с другом поделить не могут, он боится споров, в которые все чаще вступает Аристотель то с племянником Платона Спевсиппом, то с Ксенократом, любимцем Платона, то с Демосфеном, любимцем афинян. Каждый спорщик может стать его врагом. А уж чего хорошего можно ждать от врагов?