Великий Сталин
Шрифт:
А что же говорилось с трибуны Мавзолея над гробом Сталина?
Я не буду (да и не могу) приводить тогдашние речи полностью, но скажу, что Маленков завершил свою речь так: «Прощай, наш учитель и вождь, наш дорогой друг, родной товарищ Сталин! Вперед, по пути к полному торжеству великого дела Ленина – Сталина!»
А Молотов – так: «Да здравствует великое всёпобеждающее учение Маркса – Энгельса – Ленина – Сталина! Да здравствует наша могучая социалистическая Родина, наш героический советский народ! Да здравствует великая Коммунистическая партия Советского Союза!»
Как видим, Молотов с ушедшим вождём и товарищем даже не попрощался! Не знаю, где уж тут усмотрели Симонов с Баландиным
Молотов был единственным из выступавших, связанным с покойным борьбой и партийной работой задолго до революции. Единственный из выступавших, он и в тридцатые годы обращался к нему наедине: «Коба»… И вот, мало того, что он не сказал о Сталине ни одного яркого слова и произнёс удивительно бесцветную речь! Молотов в этой речи явно подчеркнуто ставил на первое место партию, а не правительство! Хотя не мог не знать, что Сталин уже давно эти понятия справедливо переставляет местами – по факту.
В речи же Берии эти приоритеты были, как правило, расставлены «по-сталински», причём в ряде случаев Берия вообще говорил лишь о Советском правительстве.
Маленков тоже был склонен отдавать приоритет государству, а не партии, однако менее выраженным, чем у Берии, образом.
На эти тонкие моменты обратил внимание первым не я – о них уже писал ряд авторов. Однако подмечено здесь всё верно. С своей стороны прибавлю, что речь Берии оказалась – в её печатном варианте – и наименее насыщенной восклицательными знаками. Этот знак препинания был употреблен в тексте один раз – в обращении «Дорогие товарищи, друзья!». Наиболее же насыщенным казёнными парти… пардон, «патриотическими» восклицаниями оказался текст речи Молотова. Чуть менее насыщенной – речь Маленкова.
В речь Берии я, признаюсь честно, вчитался не сразу и не с первого раза её оценил. Впервые познакомившись с ней во время работы над своей книгой о Берии, я счёл её тоже в немалой мере казённой и не яркой. Понадобились некоторый временной интервал и работа над книгой о Сталине, чтобы я прочёл речь Берии так, как она того заслуживает.
Общий её строй и словарь позволяют предположить, что автором текста был не кто-то из помощников Берии, а сам Лаврентий Павлович, но что он не писал его, а продиктовал стенографистке – в свои последние годы Берия делал так не раз, когда дело касалось объёмных текстов за его подписью. И в этой речи было несколько мест вполне «знаковых».
Берия говорил:
– Враги Советского государства рассчитывают, что понесённая нами тяжелая утрата приведёт к разброду и растерянности в наших рядах. Но напрасны их расчёты: их ждёт жестокое разочарование. Кто не слеп, тот видит, что наша партия в трудные для неё дни ещё теснее смыкает свои ряды, что она едина и непоколебима. Кто не слеп, тот видит, что в эти скорбные дни все народы Советского Союза в братском единении с великим русским народом ещё теснее сплотились вокруг Советского правительства и Центрального Комитета Коммунистической партии.
Берия знал своих коллег… Он отдавал себе отчёт в том, что почти вся старая сталинская гвардия – за исключением разве что Кагановича – была всё более склонна почивать на лаврах, а не тянуть державный воз так, как она тянула его десятилетиями. Сам Берия уже много лет ежедневно был по горло занят грудой неотложных и важнейших дел – один Специальный Комитет чего стоил!
Когда дел по горло – не до интриг. Но если деловое напряжение ослабевает, образовавшиеся «экологические ниши» начинает занимать самолюбие, преобразующееся постепенно в себялюбие. И над гробом Сталина Берия давал своего рода клятву сохранить сплочённость руководства, без которой нет сплочённости общества, и публично напоминал коллегам о необходимости дружной работы.
Берия говорил о прочности многонационального государства и далее заявлял:
– Рабочие, колхозное крестьянство, интеллигенция нашей страны могут работать спокойно и уверенно, зная, что Советское правительство будет заботливо и неустанно охранять их права, записанные в сталинской Конституции…
На эту часть речи Лаврентия Павловича, который был теперь не только Первым заместителем Председателя Совета Министров СССР Маленкова, но и вновь возглавил объединённое МВД, исследователи деятельности Берии обратили внимание давно. Однако и в реальном масштабе времени кое-кто на эти слова внимание обратил – о чём чуть позже. И действительно, они того стоили – именно Берия, единственный из трёх выступавших, прямо упомянул о сталинской Конституции и правах, ею гарантированных…
Причём здесь был и ещё один момент, о котором знали немногие в стране, но не так уж и немногие в партийных «верхах» и в кругах, к ним близких. ещё перед самыми первыми выборами в Верховный Совет СССР, в 1937 году, Сталин был намерен обеспечить альтернативность выборов, но встретил в этом вопросе такое сопротивление – хотя и глухое, но упорное, что от намерения тогда пришлось отказаться, а после войны – на выборах 1950 года – принцип альтернативности вряд ли был бы политически оправдан. Теперь же и посвящённые, и посвящённые, слушая Берию, могли сразу же задуматься – не имеет ли в виду «Лаврентий» и это конституционное право, пока ещё реально никогда не использованное, но Конституцией допускаемое?
Вот Анастас Иванович Микоян, между прочим, и задумался – кое над чем. И сразу после траурного митинга кое о чём Берию спросил. Через четыре месяца, на том июльском Пленуме ЦК, где происходила политическая казнь уже арестованного Берии, Микоян рассказывал об этом так (цитирую по неправленой стенограмме):
«Я вначале ему говорил, зачем тебе НКВД (Микоян по старой привычке говорил «НКВД», имея в виду МВД. – С.К.)? А он отвечал: надо восстановить законность, нельзя терпеть такое положение в стране. У нас много арестованных, их надо освободить. НКВД надо сократить (при министре Игнатьеве штаты были весьма раздуты. – С.К.), охранников послать на Колыму и оставить по одному-два человека для охраны (членов правительства. – С.К.)…
Когда он выступил на Красной площади над гробом товарища Сталина, то после его речи я сказал: в твоей речи есть место, чтобы гарантировать (выделение здесь и ниже моё. – С.К.) каждому гражданину права и свободы, предусмотренные Конституцией . Это в речи простого оратора не пустая фраза, а в речи министра внутренних дел – это программа действий, ты должен её выполнять. Он мне ответил: я и выполню её…»
Вряд ли эта программа могла устраивать всех. Скажем – того же Хрущёва, склонного действовать не убеждением, а кулаком. Да и не в одном Хрущёве было дело! Думаю, не случайно в уже выправленном и предназначенном к рассылке стенографическом отчёте о Пленуме слова Микояна выглядели несколько иначе: «… я сказал ему: в твоей речи есть место о гарантировании каждому гражданину дарованных ему Конституцией прав личности »…