Великий Столыпин. «Не великие потрясения, а Великая Россия»
Шрифт:
Обстоятельства принятия Положения о военно-полевых судах описаны в известных мемуарах товарища министра внутренних дел В.И. Гурко [203] . Он вспоминал, что министры заседали на Фонтанке. Обсуждался проект земельного устройства крестьян в Закавказье. В самый разгар прений в залу вошел курьер и передал Столыпину какой-то конверт, с содержанием которого он тотчас ознакомился и немедленно вслед за сим сказал, что он имеет доложить Совету министров спешное дело. Столыпин ознакомил министров с собственноручной запиской Николая II, в которой говорилось о требовании царя немедленно учредить военно-полевые суды для суждения по законам военного времени. Гурко отмечает: «Впечатление, произведенное этой запиской, было огромное. Мера эта в ту минуту, очевидно, не совпадала с намерениями Столыпина, все еще мечтавшего справиться с революцией мерами конституционными».
203
См.: Гурко В.И.Черты и силуэты прошлого. Правительство и общественность
Однако верноподданный министр должен был повиноваться монарху. Характерно, что военно-полевые суды были не самой суровой мерой, которая предлагалась в те дни. Обсуждался проект введения института заложников. Гурко считал такую меру вполне допустимой, так как революционеры вели открытую борьбу с государственной властью, которая не только имела право, но даже обязана была принять все меры для обеспечения нормального порядка управления страной. Он с осуждением писал: «Иначе смотрел на это Столыпин. Он с ужасом отмахнулся от предлагаемого способа борьбы».
Законопроект о военно-полевых судах был разработан главным военным прокурором В.П. Павловым при участии министра юстиции И.Г. Щегловитова. Характерно, что оба юриста весьма скептически относились к царской идее. И.Г. Щегловитов, несмотря на стойкую репутацию поборника беззакония, в осторожных выражениях писал, что практически было бы весьма затруднительно выявить «те случаи, когда до постановления судебного приговора надлежит считать по делу вполне безусловно доказанным состав преступления, а равно и виновность в оном обвиняемого и когда, следовательно, на упомянутое дело надлежало бы распространить проектируемый порядок» [204] . Главный военный прокурор В.П. Павлов, которого все единодушно характеризовали как человека «не прославившегося своим милосердием», утверждал, что такая система лишь отдаленно напоминает законность. Парадоксально, что главный военный прокурор, наряду со Столыпиным, в глазах оппозиции считался инициатором «скорострельной юстиции». Он был подвергнут шквальной критике депутатами II Государственной думы. Опасаясь за свою жизнь, Павлов стал затворником, не покидал стены Главной военной прокуратуры, только на короткое время выходил подышать во двор. Там его настигла пуля террориста. Убийство главного военного прокурора лишний раз подчеркивало неэффективность военно-полевой юстиции. Очевидно, в настойчивом желании Николая II ввести эту меру проявилось непонимание психологии террористов. Точно так же заблуждались все монархисты. Например, В.В. Шульгин говорил во II Государственной думе: «Сегодня бросил бомбу, а завтра повесили. Тот, кто имеет бросить бомбу послезавтра, задумается над этим» [205] .
204
Цит. по: Гернет М.Н.История царской тюрьмы. Т. 4. М., 1962. С. 91.
205
Военно-полевые суды. Отчет Государственной думы. СПб., 1907. С. 17.
Незадолго до покушения главного военного прокурора Центральный летучий боевой отряд эсеров пытался осуществить террористический акт против Столыпина. Боевики отряда узнали, что 21 декабря 1906 г. состоится торжественное открытие клиники кожных болезней, на которое были приглашены сановники. Они наметили двойное покушение: на Столыпина и на петербургского градоначальника фон дер Лауница. Охранное отделение получило от своего секретного агента сведения о подготовке террористического акта, хотя не знало всех деталей. Несмотря на предупреждение, Столыпин собирался ехать на открытие клиники. Жена с трудом уговорила его остаться дома. Среди приглашенных были два молодых человека в безукоризненных фраках. Один из них – Сулятицкий – должен был взять на себя Председателя Совета министров, другой – Кудрявцев – поджидал градоначальника. Убедившись, что Столыпин не приедет, Сулятицкий кивнул товарищу и ушел. Кудрявцев поравнялся на мраморной лестнице с фон-дер Лауницем, выпустил в него три пули и сам застрелился.
Невозможно было запугать быстрой казнью террористов, которые заведомо шли на смерть. У многих боевиков считалось делом революционной чести покончить жизнь самоубийством, чтобы не попасть в руки полиции. Они сами выносили себе приговор быстрее, чем самый быстрый военно-полевой суд. У эсеров никогда не было нехватки желающих вступить в боевую организацию. Принимали только самых настойчивых и готовых легко распрощаться с жизнью. Перед покушением они писали предсмертные письма, иногда не сами, а просто переписывали то, что им подсовывали организаторы терактов. Но вот как раз руководители боевых групп уходили от полевых судов, так как на месте преступления удавалось арестовывать только рядовых исполнителей.
Московский губернатор В.Ф. Джунковский, будущий командир корпуса жандармов, оценивая эпопею военно-полевых судов, отмечал: «Эти суды не оправдали тех ожиданий, которые Совет министров на них возлагал; думаю даже, что они принесли более вреда, чем пользы, так как способствовали произволу, увеличивая кадры недовольных, и часто предание такому суду зависело от характера и взгляда отдельных лиц. Некоторые генерал-губернаторы стали предавать этому суду не только за выдающиеся покушения на должностных лиц, но и за простые вооруженные грабежи. Между тем военно-полевой суд, составленный не из юристов, а из заурядных строевых офицеров, не стесненных никакими рамками, мог вынести по однородным совершенно делам совершенно разные приговоры, что и случалось не раз – все зависело не от статей закона, а от характера и взглядов случайных членов суда» [206] .
206
Джунковский В.Ф.Воспоминания // ГАРФ, ф. 826, оп. 1, д. 46, л. 222.
Действительно, за схожие преступления могли приговорить и к смертной казни, и к одному году арестантских рот. До введения военно-полевых судов смертной казни избежали Григорий Гершуни и Егор Сазонов. Первого товарищи эсеры благополучно вывезли из сибирской каторги, спрятав в бочке с квашеной капустой. Через Японию он уехал в США, где выступал на митингах с рассказами о злодействах царского режима. Сазонова, убийцу Плеве, собирались освободить досрочно, но он покончил жизнь самоубийством из-за нервного расстройства. Анастасия Биценко, застрелившая генерала Сахарова в доме Столыпина, жила на Акатуйской каторге (каторгой для нее только по названию) вместе с подругами Марией Спиридоновой и Фанни Каплан. После учреждения полевых судов казнили людей, едва замешанных в терроре или вообще случайно оказавшихся на месте преступления. Газеты были полны рассказами о смертных приговорах за старую неисправную берданку, обнаруженную при обыске в шкафу; за разбрасывание революционных прокламаций; за стояние около дома, из которого была обстреляна полиция, и т.п.
Столыпин четко понимал, что военно-полевые суды не являются панацеей от террористической эпидемии. При этом он не был мягкотелым политиком. Столыпин подчеркивал: «Государство может, государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные законы, чтобы оградить себя от распада» [207] . Он проявлял непреклонность к тем, кто заслуживал суровой кары. Об этом свидетельствует множество примеров. В декабре 1906 г. были приговорены к повешению двое участников неудачного покушения на московского генерал-губернатора Ф.В. Дубасова. Адмирал ходатайствовал о смягчении приговора. Николай II колебался. Не в его правилах было оказывать милость террористам, но, с другой стороны, Дубасов остался целым и невредимым. Царь запросил премьер-министра и получил от него следующее письмо: «Тяжелый, суровый долг возложен на меня Вами же, Государь. Долг этот, ответственность перед Вашим Величеством, перед Россией и историей диктует мне ответ мой: к горю и сраму нашему лишь казнь немногих предотвратит моря крови…» [208]
207
Столыпин П.А.«Нам нужна великая Россия». Полное собрание речей в Государственной думе и Государственном совете. 1906 – 1911. С. 74.
208
Переписка Н.А. Романова и П.А. Столыпина // Красный архив. 1924. Т. 5. С. 105.
Вместе с тем Столыпин планировал вернуться к нормальному порядку судопроизводства сразу, как только ситуация улучшится. Он предлагал Николаю II упразднить военно-полевые суды в феврале 1907 г., но не добился его согласия. В виде компромисса губернаторам был разослан секретный циркуляр, предписывавший воздерживаться от увлечения «полевой» юстицией. Военно-полевые суды были отменены в апреле 1907 г., просуществовав всего семь месяцев.
Правда, на окраинах империи полевые суды сохранились до 1908 – 1909 гг., а в самой России террористические дела теперь рассматривались военно-окружными судами. Они отличались от военно-полевых судов соблюдением процессуальных норм. В заседаниях военно-окружных судов соблюдался принцип состязательности процесса, участвовали обвинитель и защитник, подсудимому вручался обвинительный акт. В то же время сохранялось требование выносить приговор в течение двух суток и в течение одних суток приводить его в исполнение.
Разумеется, военно-окружной суд не гарантировал справедливого и беспристрастного рассмотрения дела. Нельзя было сбрасывать со счетов стремление использовать военный суд для удовлетворения личных амбиций или садистских наклонностей. Военный юрист Р.Р. фон Раупах, человек отнюдь не радикальных и даже не либеральных взглядов, вспоминал председателя Митавского военного суда генерала Кошелева, чьей страстью было вынесение смертных приговоров. Рассказывали, что он предлагал назвать городское кладбище своим именем. Перед военным судом по обвинению в убийстве учителя гимназии предстали братья Иоссельсон. Однако во время разбирательства один из свидетелей, ученик гимназии, вдруг признался в совершении преступления. Имелись все основания поверить признанию, так как незадолго до смерти сам учитель жаловался, что этот гимназист угрожает ему убийством, требуя выставить хорошие оценки. Но сознавшийся гимназист был несовершеннолетним, и его нельзя было приговорить к смертной казни, что не устраивало председателя суда. «Совещание суда длилось не более 20 минут. Эта быстрота, свидетельствовавшая о заранее заготовленном решении, и усвоенная Кошелевым манера читать свои смертные приговоры, сразу позволили предугадать исход дела. Генерал снял свое пенсне, достал носовой платок, протер им стекла и мягким голосом стал читать. Перед заключительной фразой он сделал небольшую паузу и прочитал: «…признал виновными и приговорил к смертной казни через расстреляние». Во время расстрела старший был убит первым залпом, «младший же, раненный в нижнюю часть живота, упал и стал кричать, пока командовавший солдатами офицер не вложил ему дула револьвера в ухо и не застрелил» [209] .
209
Раупах Р.Р.Facies Hippocratica (Лик умирающего). Воспоминания члена Чрезвычайной следственной комиссии 1917 г. СПб., 2007. С. 55 – 56.