Шрифт:
От: Petitlievre@yandex.ru
Дата: 2 сентября
Кому: great@supermail.ru
Тема: Avec l'espoir et la foi
Ко мне залетела звезда. Ночью я смотрела в окно. Увы, я ещё живу с этой глупой детской привычкой, по-прежнему надеясь, что величественная дама в чёрном однажды заметит меня. Я стояла с этой глупой надеждой и волнующим предчувствием, а дама за окном тихо шуршала по стеклам складками звёздного плаща… За стеной зашёлся в пошловатом кашле Михаил Терентьевич, – это мой сосед, моя «суровая правда жизни», – и я едва не разрыдалась. Нет, всё-таки не разрыдалась, шагнула к окну и распахнула створки. Холодный воздух остудил отчаяние, а звёздный плащ колыхнулся и стряхнул с себя одну маленькую блестящую конфетти. Она пронзила ночь яркой чертой и залетела в моё окно… Мне показалось, что сердце моё разорвалось – такая мгновенная глубинная боль пронзила его, дыхание остановилось, и только мысль продолжала своё трепетное существование, пытаясь объять и вместить в себя случившееся. Мимоходом она напомнила сердцу о его обязанностях,
Я решила написать обо всём этом именно Вам, глубокоуважаемый Иван Сергеевич! Простите меня за столь странное, и, быть может, дерзкое желание. Но виноваты в этом Вы сами! Ведь это именно Вы сказали, что «стремление получить невозможное – единственное подтверждение нашего права на жизнь». Стремление к невозможному – безумие. Об этом каждую ночь кашляет за стеной Михаил Терентьевич, и обвешивающая меня стрелка весов на рынке каждый день напоминает о том же. Я уж не говорю о гнусном подмигивании сантехника Привалова во дворе. Но пусть его… К нему никогда не залетала звезда. Она прилетела ко мне, и я решила впредь никогда не закрывать окно. Вдруг ей захочется улететь? Это её право, я не смею препятствовать. Впрочем, что об этом? Надо о другом. Я знаю – я часть невозможного! Это навсегда и никакие бесстыжие стрелки не отнимут теперь это знание! Прежде я читала об этом у Вас, Иван Сергеевич – верила и не верила, надеялась и теряла надежду – теперь, когда у меня звезда, знаю. Знаю! Спасибо Вам, Вы подарили мне спасительное знание, Вы подготовили меня… И простите за столь бесцеремонное вторжение в Вашу жизнь.
Не знаю, достанет ли мне дерзновения написать Вам ещё? Да и прочтёте ли Вы это письмо. Об ответе я даже не думаю, хотя только что с надоедливостью твердила Вам, что невозможное возможно. Возможно? На всякий случай ставлю галочку против строки «запросить уведомление о прочтение», предавая себя в руки Вашего милосердия. Мне очень нравится Ваше имя: Иван Сергеевич! Почему я не Ася?
На всякий случай, прощайте!
Ваша читательница и искренняя поклонница
Соня
P.S. Ваш адрес я нашла в интернете после долгих, мучительных поисков. Благодарение Создателю!
* * *
От: great@supermail.ru
Дата: 4 сентября
Кому: Petitlievre@yandex.ru
Тема: Sub specie aeternitatis
В эту ночь мне не спалось!
И не работалось… Я присаживался к монитору и тут же отщёлкивал от себя клавиатуру. Брался за перо – всуе. Ходил по кабинету, пытаясь найти свой былой след. Но… sillentium! Дороги не вели в Рим! И тут в моё раскрытое окно впорхнуло Ваше письмо… Признаюсь: я редко принимаю этих незваных гостей. Для этого есть передняя и референт. Но… иногда я веду себя странно. Без видимой цели приоткрываю дверки шкафов, забираюсь на антресоли, перетряхиваю задохнувшиеся пылью фолианты энциклопедий; я орудую консервным ножом, вспарывая животы жестянкам со шпротами и сардинками (как же жутко я их ненавижу со студенческой юности!), заставляю кастрюли снимать передо мною шляпы. Но разве не безумие, подобно Вергилию, вечный спутник Великого? Можно ли без этого хромого поводыря пройти по осклизшим от забрызгавшего их серого вещества эвристическим лабиринтам и «выжить»? Вы спросите, зачем всё это? Но лишь там выходы за пределы круга, – часто просто невзрачные отверстия, скрытые в извилинах липких стен, – повезёт, и ты ткнёшься в них носом, сделаешь всего лишь один шаг и сможешь наконец что-то увидеть… О, эти капризные эйдосы! Порой они прячутся в самых непредсказуемых вещах. Они неуловимы, как всё невыраженное… и мстительны. Вынужденные царапаться о туманные вершины Великого, они морщатся… и мстят, изыскивая всякую возможность ускользнуть. Но куда? Куда? Выше только Сам Бог…
Признаюсь, распечатывая Ваш папирус, я чувствовал себя мелким корыстолюбцем, протянувшим руку к ящику Пандоры. А вдруг? Вдруг с этого цветка вспорхнёт тот самый недоступный крылатый логос? Ищите и обрящете! Итак… Что? Ах, да:
Здравствуйте незнаемая мной Соня!
И Ваша звезда! Быть может, в прошлом внезапный объект Вашего ночного познания сумел бы меня очаровать. Но что это Ваше «действительно существующее» для меня сегодня, когда собственный эйдетизм доводит меня до отчаяния, мучит и жалит? Представьте себе, я помню каждую игрушку на каждой ёлке всех лет моего детства, помню изгибы лент серпантина, нюансы красного и белого в костюмах и масках всех виданных мною Санта-Клаусов. Поверьте, это печально, и Ваша картинка – сущность сверх необходимого! К тому же, хочу Вас предостеречь. О, эти звёзды! Бойтесь, чтобы одна из них холодным предательским светом вдруг не рассеяла молчание священного мрака. Пропасть между сознанием и бытием скрывает чудовищ, пожирающих разум! Не пожелаю Вам однажды их увидеть! Absit! Они не оставят, не отпустят!
Слушайте кашель Вашего Михаила Терентьевича, наслаждайтесь его храпом – это и есть познаваемое сущее, доказываемое невозможное. Обмыслимое бытие куда лучше поисков внеэмпирического смысла сознания. А сантехники – наши спасители, «говорящие вещи», они главные факторы бытия. Долой пустые анализы слов!
Прощайте!
Сколько Вам: семнадцать, шестьдесят четыре? Боитесь ли Вы зеркала? В любом случае, радуйтесь, что Вы не Ася.
И. С.
P.S. Где Вы откапали этот адрес, на который давно никто не пишет? Этот ящик я давно заколотил самыми крепкими интернетгвоздями! Вы порушили его святую паутину. О де жавю, моё де жавю!
* * *
От: Petitlievre@yandex.ru
Дата: 19 сентября
Кому: great@supermail.ru
Тема: Avec l'espoir et la foi
Уважаемый Иван Сергеевич!
Я бесконечное число раз говорю Вам: здравствуйте! И простите!
Кончено же не сдержала обещания не писать! Но осень – Осень! – она нашептала мне столько ненужных слов! (И это, конечно же, извинит меня.) Как же она легкомысленна! То наряжается, как разбитная Солоха, и вдруг сбрасывает с себя всё, как привыкшая к неглиже Пышка. Вчера она встретила меня, «надевши яркую плахту с китайчатою запаскою, а сверх неё синюю юбку, на которой сзади нашиты были золотые усы». Эх, быть бы мне тем самым дьяком, который бы непременно «зашкаливался и прищуривал невольно в ту сторону глаза». Воскликнула бы и я: «Эх, добрая баба! Чёрт-баба!» Но во мне нашлась лишь улыбка и ещё чуточку радости для золотого кленового дождя. Но уши мои беззащитны. Они с лёгкостью впитывали шуршащую пёструю лесть и верили всем обещаниям. Я, верно, опьянела от этих слов. И сделала глупость. Приняла предложение Михаила Терентьевича оценить его гастрономические таланты. Ужин был разнообразен, но бесцветен и вял. А мой визави – многословен, но убийственно прозаичен. Его предсказуемость прорастала цветами на моей могиле (ох, не накаркать бы!) Каждая его фраза словно поднята из подвала районной газеты. Олигархи, зарплата и, конечно же, пресловутый «еврейский вопрос» – вот орбиты его «высоких» мыслей. А котлеты по-киевски были отменны. В благодарность я чмокнула Михаила Терентьевича в лобик…
Ах, простите, у меня точно нет совести. Я расшалилась с Вами, словно с другом детства. Но с тех пор, как Вы прикоснулись взглядом к буковкам моего письма, я ощущаю Вас близким и, простите, родным. Нет, я жила предчувствием этого и прежде, когда читала Ваши замечательные книги. «Этот человек не может быть для меня чужим», – так я думала, лаская глазами столь дорогие для меня (и, признаюсь, не до конца ещё мной осмысленные) строки…
«Под пологом надежды плачут берёзы. И наши страдающие души. Эти слёзы не обжигают, не рождают отчаяния, не разрывают сердце, но благорастворяют в нём воздухи вечности и умиротворяют, соделывая причастником всей глубины бытия, даруя возможность отклика на всякий самомалейший звук, звук, извлекаемый из сущности вещей струнами этой капризной арфы под названием наша жизнь. Под пологом надежды плачут наши души – и омываются, становясь подобными тем самым белым берёзам с зелёными куполами веры. С нами Бог!»
Так Вы писали и я безмерно Вам благодарна! Я… Вы же ничего обо мне не знаете! Простите!
Итак. Мне двадцать восемь лет. Я люблю осень и одиночество. Это не плод экзальтации и сумасбродства – это объективная реальность. Сложилось так, что в последние годы самым близким для меня человеком был тот самый Михаил Терентьевич. (Не в том смысле, что близкий, а в том, что рядом). Я не мизантропка и не страдаю гомофобией, но так уж повернулась жизнь. Родные и близкие ушли слишком рано, а друзья не смогли подойти слишком близко. Почти как у Гейне:
«Любил я немало друзей и подруг. Но где они? Кто их отыщет?»
Впрочем, не совсем так. Но для того, чтобы объяснить, потребовалось бы слишком много слов. Не хотелось бы делать это сейчас… Пусть краткость будет моей сестрой. (Простите за нескромность!) Итак, в нашем маленьком городе N. , где кладка древних крепостных стен замешана на мужестве и искренности их строителей-защитников, есть парк, неизменно утопающий в великолепии времени года. В середине этого оазиса – фонтан, подле которого скамейка – моя скамейка. В воскресенье после обеда она становится моим "Михайловским", моей "Ясной Поляной", а подаренные ей краткие минуты – моей бесконечной Болдинской осенью. О, если бы я не была журналисткой, я непременно стала бы поэтессой! Но мой "умный" журнал, увы, не печатает стихов, предпочитая кухню на злобу текущего дня. Не буду о грустном… Ещё – я недурна собой, романтична и почти что независима. Разве это не счастье? Или, по крайней мере, его отражение? Когда-то я была маленькой девочкой и тоже считала себя счастливой. Мама и папа водили меня за руку в парк. И я, быть может, сидела на той самой скамейке. Мой радостный лепет сливался с беззаботным птичьим щебетаньем… Как же всё это мимолётно! Мама умерла, отец женился на другой. И если бы не один человек, моё детство, наверное, завершилось бы досрочно. Он (позже я обязательно расскажу Вам о нём подробнее) подарил мне "классики", "дочки-матери", "скакалки" и возможность улыбаться. Он протягивал мне карамельку, гудел низким басом и непритворно входил в мои детские проблемы. Он рассуждал, давал советы, ласково журил, дёргая меня за косичку… И в этом, мне кажется, и есть Высшая Справедливость, которая никогда не лишает нас всего. Надо лишь уметь увидеть этот высший дар, ибо он всегда рядом. Мне повезло: я выросла, не разрушив отчаяньем и ненавистью свою душу. После бабушки в деревне остался большой дом, и отец, чтобы облегчить себе жизнь, поменял его на комнату в коммуналке – для меня. В придачу мне достался ночной кашель Михаила Терентьевича. Я давно уже не встречаюсь с отцом и не знаю, каково его "кукушкино" счастье? Впрочем, даже и думать об этом недосуг… Одиночество и осень отнимают так много времени! И ещё – монитор, клавиатура, мои играющие на ней пальцы; а далее – вселенная смыслов, гармония звуков, "ангельский хор" в поднебесье, и я – всего лишь одна буква неизвестно какого алфавита. (Скорее всего, на этом языке уже никто не пишет и не говорит).