Великое делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и Альмы, которая была собакой
Шрифт:
В жаркий июньский полдень я стоял на тряской телеге и под приветственные крики подбрасывал и ловил четыре острых ножа и несколько шаров. Вдали показались стены города.
Я заметил их первый и закричал:
— Город!
Важный барон взобрался на телегу, сбросил меня с нее и стал внимательно всматриваться в крыши и дома Оксфорда.
Город был заполнен всадниками, рыцарями, слугами. В сопровождении огромной свиты появился король. Его имя было Генрих III. И бароны, которые сопровождали его, скорее вели его, как пленника, чем как подданные своего короля.
На следующий день я пришел к высокому зданию Оксфордского университета.
Полутемным коридором меня провели к узкой двери. Я долго ждал. Из-за двери проникал такой знакомый мне запах горящей серы, слышалось равномерное журчание, которое производит пестик, растирающий порошок в ступе. Раздался звон разбитого стекла. Наконец дверь открылась. Комната была светла, и я невольно зажмурился. Высокий и грузный монах, в грубой сутане францисканца, босиком стоял передо мной. Его тонзура на макушке была давно не бритой, и бурно вьющиеся волосы падали на лоб. Монах внимательно всматривался в темноту коридора.
— Кто ждет меня? — спросил он.
— Одо, юноша из Фландрии, — сказал я, делая шаг к двери. — Я долго искал епископа Линкольнского, но он умер. И вот я пришел к вам.
— Имя моего незабвенного учителя священно для меня, — сказал монах.
И я понял, что это и был тот самый магистр, о котором мне говорили слуги епископа.
Он пропустил меня в свою мастерскую. Разве могла сравниться эта замечательная, наполненная удивительными, неведомыми мне сосудами комната, настоящая лаборатория алхимика, в которой за большими столами работали ученики и помощники, с тем жалким амбаром, где работал мой добрый и несчастный хозяин Готфрид Компьенский! Разве можно было сравнить ее с сундучком мессера Даниила из Трансиордании, где лежало десятка два разных веществ и который он все-таки имел наглость называть своей лабораторией!
Робость охватила меня.
Я протянул магистру пергамент, на котором мессер Даниил написал письмо епископу Линкольнскому, и стал в сторону, наблюдая за быстрыми движениями учеников. Двое из них пытались разжечь большую печь. Движения их были неловки, и я, воспользовавшись тем, что великий ученый был погружен в чтение письма, осторожно предложил свои услуги.
— Поразительно! — воскликнул магистр. — Это настоящий документ!. Дети мои, — обратился он к ученикам, — этот юноша принес мне замечательный пергамент!
Столетия странствовал этот документ, пока не попал в мои руки! И я вижу перст судьбы в том, что он шел к моему другу и учителю Роберту Гроссетесту, а пришел ко мне. Это мой чудесный учитель прислал привет из своей холодной могилы… Мальчик, мы заплатим тебе за него…
— Мне не нужно денег, — сказал я. — Мой хозяин, мессер Даниил из Трансиордании, написал на обороте этого листка письмо.
Магистр быстро перевернул пергамент и рассмеялся:
— Ах вот что! У него просто не было бумаги, и он использовал этот замечательный документ для письма! Он уподобился тому невежественному монаху из тулузского скриптория, который стер бесценную рукопись Аристотеля, чтобы занести на пергамент число поступивших бочек вина и заполнить картулярию с указанием земель, принадлежащих аббатству… Даниил из Трансиордании пишет моему высокочтимому другу, что ты, сын мой, долгие годы работал у различных алхимиков, мечтаешь и любишь искусство Великого Делания, что ты находчив и умел… Два года прошло с тех пор, как этот документ был написан. Осталось ли твое желание твердым, ибо наука требует не высокопарных речей и бездоказательных рассуждений, а великого труда, внимания ко всему, что происходит в колбе, над печью, в воздухе и в небе?
— Я хочу быть алхимиком! — твердо сказал я. — Мне ничего уже не страшно. Я видел и холод и голод, я убегал от толпы разъяренных людей… Но два последних года я был… я был жонглером.
Ученики, бросавшие завистливые взгляды на меня, так как учитель уделил мне, недостойному, столь много внимания, громко рассмеялись.
— Уличный фокусник будет искать философский камень! — презрительно бросил один из них.
— Руки, познавшие ловкость, сердце — испытания, тело, привыкшее к лишениям, — это богатство алхимика!.. — тихо сказал магистр, и все смолкли. — Тэд, — продолжал магистр, обращаясь к одному из учеников, — проводи Одо и покажи ему келью, в которой вы живете. Накорми его. Он будет вашим товарищем.
II
И началась самая удивительная и прекрасная жизнь, какую я когда-нибудь знал.
В большой комнате за дубовым столом мы, ученики великого магистра, собирались поутру, чтобы прослушать лекцию об удивительных свойствах минералов, об открытиях, сделанных нашим учителем в таинственных и темных рукописях древних авторов, о трудах великих ученых Востока Авиценны и Авензоара, Разеса, называемого арабами ар-Рази, и Джабира ибн Хайана*.
Мои товарищи вскоре полюбили меня и привязались ко мне. Многие испытания, выпавшие на мою долю, сделали меня покладистым и незлобивым. Я легко прощал им насмешки над моей внешностью и моим выговором. Свободного времени у нас было мало — мы ставили десятки удивительных опытов и открывали под руководством учителя небывалые вещества и необыкновенные свойства известных тел.
Теперь уже никто не сомневался, что недалек тот день, когда в круглом стеклянном сосуде (мой учитель назвал его философским яйцом) ртуть — мать всех металлов и сера — отец, соединившись, дадут философский камень, заветный Красный камень алхимиков, способный превратить свинец или медь в золото.
В этот период мой учитель уже находился в опале. Временами его увозили в какой-то монастырь близ Парижа, но жил он большей частью в Оксфорде благодаря некоторым надеждам, которые возлагал на него папа Климент IV.
Часто к моему учителю приходили другие монахи-минориты*. Оборванные и нищие, с горящими глазами, они приносили в нашу лабораторию вести со всех концов королевства Англии. Удивительные и небывалые вещи творились в этой стране.
Бароны ненавидели короля, окружившего себя надменными иностранцами, многие из которых не могли разговаривать на том языке, на котором говорил простой народ. Рыцари с ненавистью говорили о поборах, которые взимало с них королевское казначейство — «Палата шахматной доски». Говорили, что там на длинных, разделенных продольными полосами столах высятся груды серебряных монет, а воздух пропитан запахом крови подданных жестокого короля. В нашей лаборатории бессменно сидел монах-францисканец с быстрыми, маленькими глазками. Мы знали, что он наблюдает за нашим учителем, подслушивает наши разговоры, следит за теми, кто приходит к нам. И каждый из нас старался напакостить этому монаху как только мог. О, если бы мы знали, что ожидает нашего любимого учителя, мы, нисколько не колеблясь, уничтожили бы этого мерзкого монаха. Но он казался таким глупым, что никто из нас не видел опасности.
К этому времени, погруженный в чтение арабских книг, наш учитель Обратил внимание на сильно горящие порошки, в состав которых входили селитра, уголь и сера. Он очень долго искал нужное соотношение этих веществ, пока не стал получать смеси, горящие быстро, ярко, с громким шипением и треском. Я растирал в большой бронзовой ступке каждый порошок отдельно. Крылом дикого гуся мы смешивали их на плоском камне и подносили горящую лучину. Для нас такой опыт был большим развлечением, но учитель всегда смотрел на него чрезвычайно серьезно и сердился, когда мы сопровождали опыт смехом и шутками.