Великое делание, или Удивительная история доктора Меканикуса и Альмы, которая была собакой

Полещук Александр Лазаревич

— Ну!!! — одной грудью выдохнули алхимики.

— …так от золота рождается золото! Вот и вся тайна богини Изиды!

— Не верю! — громко сказал один из алхимиков и, скрестив руки на груди, вышел вперед. — Откуда ты знаешь сокровенные документы алхимии? Откуда ты?

Кто ты такой?

— Юстус Амедео Меканикус, — сказал я, немного робея.

— Меканикус?! — раздались голоса. — Потомок великих адептов?

— Ты из нашей породы! И ты изменил?

— Он сам доказывает, что письмо Изиды подложное! — хрипло сказал один из алхимиков. — Смотрите на него, потомка славных алхимиков, адептов, владевших Красным камнем. Он говорил

нам, что лев рождает льва, что пес — пса, а сам он — пес, завершивший поколения львов!.. Идемте отсюда!

Алхимики завернулись в рваные плащи и нестройной группой вышли из лаборатории.

— Я не знал, — сказал мне Леволь, — что ты имеешь отношение к алхимии… Но что это за журнал, который придал тебе столько сил?

— Это? «Журнал журналов».

— «Журнал журналов»? Брось шутить! Нет такого названия.

— Я не шучу, это русский журнал. Он так и называется «Журнал журналов и Энциклопедическое обозрение»* В нем я нашел статью об Эмменсе.

— Позволь-ка мне этот журнал! Я верну его:

Леволь подошел к зеленой ширме и отодвинул ее к стене. В глубоком простенке, скрытом ширмой, за маленьким столиком сидел писец в чиновничьем мундире.

Когда я подошел, он торопливо собирал листки, испещренные стенографическими значками.

— Вам все удалось записать? — спросил стенографиста Леволь.

— Да, все, — ответил тот.

— Присоедините к делу Эмменса этот журнал и распорядитесь, чтобы был приготовлен перевод вот этой статьи господина Менделеева…

Чиновник раскланялся и вышел в ту дверь, которую прикрывала ширма.

Больше мне не пришлось сталкиваться с алхимией.

— Отец, но зачем Эмменсу понадобилось обманывать, ведь он не мог делать золото из серебра?

— Интересы биржи… — сказал отец. — Бизнес, гешефт… Эмменс был марионеткой в чьих-то опытных руках. Каким-то крупным финансистам было важно временно обесценить золото, вызвать на бирже панику, воспользоваться этим и скупить золото по дешевке. Это и было достигнуто…"

* * *

На этом листки из термоса, притащенного Альмой, окончились. Легко представить, с каким нетерпением я и Клименко ждали выздоровления Альмы.

Вскоре она поправилась, стала понемногу ходить по комнате. Наконец, терпение Клименко лопнуло, и он стал задавать ей вопросы по заранее приготовленному листку «допроса». Вопросы задавались с таким расчетом, чтобы Альма кивком головы могла отвечать либо «да», либо «нет». Но уже с первым вопросом Клименко потерпел поражение. Он пытался узнать, у кого был термос. Какие только он не называл имена и профессии! Альма терпеливо качала головой:

«нет», «нет», «нет»… Но зато, когда Клименко сказал Альме, что листки, принесенные в термосе, не все, что их мало, она как будто сразу поняла, в чем дело, и бросилась к забору. Клименко догнал ее и уговорил обождать день-два.

К неудовольствию Альмы, в одно прекрасное утро мы накинули на ее шею нормальный ошейник, и Клименко, держа ее на длинном поводке, пошел впереди.

Я старался не отставать.

Альма вывела нас за город. И только тогда, когда мы миновали станционные пути, я понял, куда она нас вела. Вдали показался забор из карликовых акаций, переплетенных колючей проволокой, а за ним беленькая хатка собачника.

— Теперь понятно, почему она не смогла указать профессию того, кто избил ее, — сказал Клименко. — Здесь, вероятно,

и живет тот самый собачник, у которого вы ее выкупили?

Я не успел ответить. Из двери хатки вышел высокий мужчина с охотничьим ружьем в руках. Это был уже знакомый мне собачник. Альма неожиданно дернулась с такой силой, что Клименко чуть не упал. К счастью, он не выпустил поводка.

Это спасло Альму. Прямо перед нами взрыхлилась от выстрела земля.

— Ни с места! — раздался голос собачника. — Застрелю! Чтобы и близко ко мне с этой собакой не подходили!

Клименко подтянул к себе Альму, отстегнул ремешок и сказал:

— Беги домой, Альма! Только домой!

Альма медленно побрела к городу. Временами она останавливалась и рычала в сторону собачника, но Клименко кричал ей:

— Домой, Альма, домой!

И она поворачивала к городу. Вскоре она скрылась из виду. Мы подошли к собачнику. Ружье он не опустил.

— Так это вы на меня собаку натравливали? — спросил он меня. — Что я, не человек, по-вашему? Мне эта сволочь все руки искусала. Нет такого закона, чтобы на рабочего человека собак науськивать!

— Я следователь — Клименко показал свое удостоверение. — Пройдемте в дом.

Мы вошли в хату.

— Попрошу вас поподробнее рассказать об этой собаке, — сказал Клименко.

— Ну, что я? Я специалист, можно сказать, по собакам, но чтобы я, товарищ следователь, когда кого обижал или что? Вот вам гражданин этот, — собачник указал на меня, — пусть скажет. Чтобы я когда хозяину собаку не отдал, да никогда! Вон и собаку вашу я отпустил…

— А где вы ее поймали, не помните? — спросил Клименко.

— Где?.. Нет, не припомню. Я, товарищ следователь, в какой день их по двадцать штук ловлю. Разве припомнишь!.. Утром ее встретил, это точно, того самого дня, как ко мне этот товарищ за ней пришел. Бежала она по улице и что-то в зубах несла, а волкодав мой… Есть у меня пес ученый, Марс по прозвищу. Ну до чего же умная животная, товарищ следователь, понятливая и спокойная! Поймает приблудную собаку, к земле прижмет. А я с инструментом — раз… и в клетку. А тут как завидел он эту самую собаку, как соскочит с телеги — и к ней! Она было с ним сцепилась, да увидела меня — и ходу, а штуку там одну на землю бросила. Я за ней, Марс спереди забежал, и…

— А что за штуку она несла?

— Да так, бутылка кожаная…

— Эта? — Клименко раскрыл свой чемоданчик и вынул корпус термоса.

— Эта! — подтвердил собачник. — У меня вон из-за нее все руки до сих пор покусаны… Еду это я, значит, по Привокзальной улице, а Марс мой вдруг как зарычит. Смотрю, стоит возле больницы эта самая ваша собака. Вы меня, товарищи, извините, но я как специалист могу сказать, что собаки очень разные бывают. А тут, как глянул я на нее, рука не поднялась. Не сводит она глаз с больничной двери. На меня взглянула — с места не двинулась. А ведь меня все собаки знают! Только уж какая дура, что случайно в город попала, дорогу мне перебежит. А так все знают… прячутся… Или им знак какой псы подают, что у меня с утра пойманы, или инстинкт какой… Ну, а ваша-то собачка сама у меня была. Должна была бы помнить! Взглянула она на меня — и опять отвернулась. «Бери ее! Бери, не жалей!» — думаю, а сам не могу. Можно сказать, первый раз в жизни не взял. Вижу — у нее горе: не по себе горюет, раз меня не боится. Больше себя у нее горе! Не взял!.. Так вместо благодарности забегает она, дней десять назад, ко мне в дом, прямо.в хату!