Великое зло
Шрифт:
– Ты не хочешь рассказать, что выяснил. А обычно рассказываешь сразу. Обычно тебе не терпится.
– Разве?
Он и вправду не замечал, что так быстро делится с ней после возвращения из святилища.
– Да, Овейн. Сразу. Как только возвращаешься. Я живу с тобой четырнадцать зим. И каждый сезон ты отправляешься за откровениями богов. Ты всегда приходишь на третий день, уставший, но бодрый. А сейчас тебя не было вдвое дольше, и ты вернулся совершенно измученным. У тебя на лице тревога. Сжатые губы, нахмуренный лоб. Беспокойство в глазах.
– Видения были сложными,
– Это не терпит до завтра?
– Нет. Нет.
– Потерпит. Ты спишь на ходу.
Овейн и сам понимал, что вымотался. С того момента, как суть видения стала ему ясна, он больше не мог спать. Не мог забыться в отдыхе. Тревога не отпускала ни на миг. Возможно ли, что он неверно понял посланное богами? Возможно ли, что другой жрец увидит иное? О, как же он молился, чтобы так и случилось! Он редко ошибался, и это всегда было предметом гордости. Но сейчас? Ошибиться было бы благом. Благословением.
– Пойдем. – Жена взяла его за руку. – Хотя бы попробуй заснуть. Уйти всегда успеешь.
Обычно перед сном Овейн умывался. Но в пещере всего несколько часов назад он уже совершил омовение – священной водой, стекающей со скалы. Ледяная вода, которая всегда помогала ему после видения вернуться в мир.
Он снял рубаху. Гвенор стояла рядом. Интересно, что ощущает сейчас колдунья? Мысль скользнула по краешку разума: задавать лишние вопросы он боялся, вдруг она что-то почует? Тогда ему придется объяснять – а он не хочет! Он не сможет. Не теперь. Пока есть еще хотя бы малейшее вероятие, что он ошибся. Пока остальные жрецы не подтвердят то, что понял он, – он будет молчать.
Овейн опустился на ложе. Зевнул. Он и вправду ужасно устал. Видения всегда его истощали. Но это утомление было глубже. Оно сжимало сердце. Рвало на части внутренности.
Гвенор устроилась рядом.
Он сомкнул глаза и спросил, отчаянно боясь, что дрогнет голос:
– Где Брис?
– На рыбалке с мальчиками. Вернутся завтра или послезавтра. Они собирались уйти на другую сторону острова.
Облегчение. Затем паника. Он хочет посмотреть на сына. Заглянуть в его глаза. Убедить себя, что в посланном ему в пещере видении был не Брис. Что это чей-то чужой сын.
Но в глубине сердца Овейн и сейчас знал правду. Разве мог он ошибиться? Спутать с другим ребенком? Если только травы подействовали на него слишком сильно, это же бывает? И в дыме священного огня оказалось слишком много волшебства. Ведь возможно? Или боги затеяли шутку. Ведь…
– Что с тобой? – спросила Гвенор. – Почему ты не спишь?
Он покачал головой.
– Не знаю.
– Заварить зелье?
– Нет. Все хорошо.
Овейн не хотел, чтобы жена хлопотала вокруг него. Не мог принять ее заботу. Это приведет ее в еще большую ярость, когда ужасная тайна, открывшаяся ему в пещере, станет известна.
Не в силах смириться с увиденным, он задумался: может быть, ему отказал дар и теперь он просто не способен видеть посланное из мира духов? Или кто-то вторгся в священное место, куда вход разрешен только жрецам, и как-то изменил видение?
Возможно ли это?
Обнаружить узкий лаз в пещеру было нелегко. Предки выбрали ее именно из-за того, что проход внутрь укрыт даже во время отлива. А в прилив и вовсе: вода стояла высоко и заливала передние залы. Во время шторма они тоже оказывались под водой. Еще десяток лет назад там утонул пытавшийся выбраться наружу жрец.
Дорогу в пещеру знали одни старейшины. Знание это передавалось от поколения к поколению. Туда могли ходить только прорицатели. И только их разрешалось там хоронить. Глубоко в пещерные недра, в самое ее сердце Овейн отнес прах пятерых старейшин; двое из них были его наставниками. Самые трудные дни. Хотя Овейн верил в возвращение душ, но пережить уход близких оказалось тяжело. Он тосковал по обоим, и в последние несколько дней – сильнее, чем за прошедшие годы. В святилище, очнувшись после транса, Овейн поклонился их могилам и позвал. Он молил их о помощи, о подсказке, как еще можно истолковать ниспосланное. Увидеть иной смысл.
Почему не меня? Почему боги хотят не меня?
– Что? – переспросила Гвенор, и ее зеленые глаза поймали его взгляд. – Ты кричал во сне.
Оказывается, он все-таки заснул. А думал, не сможет…
– Ты с кем-то спорил во сне.
– А что именно я говорил?
Возможно, сон поможет найти другое истолкование.
– «Почему не меня?» Снова и снова.
Овейн кивнул. Прикрыл глаза. Нет, это не новое прорицание. Это его собственные мысли. Они не отпускают его с того самого мгновения.
Гвенор коснулась его волос. Кончиками пальцев пригладила спутанные кудри. От нее пахло дымом очага, пищей, землей, травами, сладкими цветами, из которых она готовила отвары. Среди предков жены были колдуньи, травники, целители, и каждый передавал по наследству свои рецепты. Их снадобья разглаживали кожу, умиротворяли душу. Некоторые даже помогали изгонять злые чары.
Оказавшись с нею на ложе впервые, Овейн был так одурманен ее запахом, что обвинил Гвенор в том, что она его околдовала. Нет, твердила она, в ее притираниях нет ничего, кроме природных составляющих. Но он сомневался. Точно так же он сомневался, что в питье, что она заваривала по утрам для него и Бриса, нет магии.
Гвенор измельчала травы, растения и минералы, заливала родниковой водой и шептала над ними. Овейн никогда не видел, чтобы она добавляла что-нибудь подозрительное. Но как же так получалось, что у него и у Бриса из всех жителей острова было самое крепкое здоровье? Что ни один из них, да и сама Гвенор, коли уж на то пошло, никогда не болели?
Пальцы жены разминали его затылок, а потом спустились ниже, к шее и плечам. Разбили ужасные комки сведенных мышц. Она использовала сейчас одно из притираний с мятой; впитываясь в кожу, оно расслабляло и успокаивало. Под умелыми пальцами жены Овейна отпускало. Страх уходил. Проблемы больше не беспокоили. С каждым равномерным движением рук он четче воспринимал не терзания разума, а желания тела. Святилище осталось далеко. Долгое затворничество закончилось. Он дома. И рядом – Гвенор.