Великолепная десятка: Сборник современной прозы и поэзии

авторов Коллектив

Где мама пела.

Из другой главы

Тихий голос моей любви так и не был тобой услышан.

На ладони твои легли лепестки облетевших вишен.

Белой замятью – те слова, что цвели, да на землю пали!

…Ненаписанная глава молчаливой моей печали:

залит солнцем вишнёвый сад – узловатых стволов узоры,

где бликующий долгий взгляд и застольные разговоры

меж деревьями – о стихах, о растущих цветах и детях,

где моё счастливое «а-ах!» и твоё «больше-всех-на-свете»;

впереглядку – душистый чай, вперемешку – поток признаний

с поцелуями невзначай на смешливом хромом

диване;

где сбывается тайный сон – задохнуться в тугих объятьях,

где прерывистый тихий стон объявляет «нон грата» платью.

…Мелких пуговок стройный ряд устоит под твоим напором,

но трофеем в сраженье скором упадёт мой дневной наряд.

…Где в упругом согласье тел приоткроется суть сиамства,

где шмелёвому постоянству – лип дурманящий беспредел;

…где заливистый смех воды в час полива над садом грянет —

где ещё не боюсь беды, что не в этой главе настанет.

Анданте Фавор`и

Я мечтаю, как будет у нас когда-то:

на веранду пройти… И задёрнуть шторы;

… neither slow nor fast … анданте,

… и чтоб брызгали соком упругие помидоры…

Рыжих зёрен такие смешные капли,

словно ноты, на чёлке твоей повисли;

я читаю мелодию – в такт ли, так ли? —

и смолкают ненужные нам и слова, и мысли.

«Ларго, ларго, адажио, ленто, ленто» —

не спеша, не смущаясь родства с природой,

мы с тобой приручаем свою планету,

как зверька никому неизвестной ещё породы;

и себя изучая – на вздрог ли, на вздох, наощупь,

сочиняем неспешно анданте своё – «Аmore»;

наши тени сольются, и станет, конечно, общей

Апп`ассионата, зач`атая в фа-мажоре.

Игорь Козин. Бабочка Россия

экспонат

давно была остра отточена

звезды сияния игла

безмолвием холодной ночи но

достигнуть цели не могла

и был напрасен проникающий

светостолетия укол

её пока поэт гуляя и

мечтая под не подошёл

без страха

что сквозь темь вселенскую

лишь только бросит в небо взгляд

его как бабочку в коллекцию

мечтой нездешней

пригвоздят

предзимнее

перекрестив метелью накроет сном

зимняя ночь под реквием волчьей стаи

больше вселенной злобный маленький гном

если кормить хорошо

к утру вырастает

вот и теперь я вижу что он сильней

день ото дня становится

жрёт паскуда

крохи последние скудной души моей

глупой души без надежды и веры в чудо

но огонёк какой-то горит ещё

тьмой окружён одиноко дрожит мерцая

если погаснет тогда уже точно – всё –

вновь не зажечь его

и никто не узнает

был ли вообще когда-то живым мертвец

маленький Будда почти позабытым летом

несший разгадку тайн меж раскосых век

не пожелав словами сказать об этом

Космос ночами ближе

Словно заворожён

счастьем –

замок прочен.

Время отдать должок,

хочешь

или не хочешь.

В хватке когтистых лап

гимны добру

немы.

Лучшая похвала: «мне бы твои проблемы».

Выпил всю кровь вампир – рифма-любовь,

Словом

перетасует мир

вышний крупье снова.

Пусть и не зная как,

знаю одно – выжил.

Если не облака,

Космос

ночами

ближе…

мы

и небо

ищем руду не там, плавим в закатах неба,

красок полутонам веря как будто богу

и, закалив мечи светом ночного неба,

росами наточив, прямо с утра в дорогу

долгую, в не туда, к линии той, где небо

синее, как вода, сходит за край земли

где бы нам ни идти – это дорога в небо

шорох шагов затих, слышишь?

мы рядом прошли…

бабочка

в том что всё не находим рая

мы как будто и ни при чём

нас заботливо укрывает

чёрный демон

своим плащом

но сквозь дырочки в балахоне

нам доступен волшебный вид

мир как бабочка на ладони

шевельнёшься

и улетит

Маргарита Ротко. Фабрика света г. Киев, Украина

В той, что на П…

…место, где свет исчезает и глохнут птицы,

место, где боль обжигает павлиньи перья,

словно горшки, на тёмных холодных гайках

и на гвоздях для фокусников нездешних…

Место, где звёзды такие в зрачках – хоть выпей!

Выпотроши до слепоты в сто взглядов

взгляд почерневший. Сядь на матрац и слушай,

как за закрытой дверью молчат драконы,

как за закрытой дверью хрипит полковник

(без переписки), как за закрытой дверью

воет река в безумие, а монашки

веру стирают в желчи офелий белых,

лилиеносных…

Слушай, салага, слушай!

Будь, как старик с верблюдом у белой башни,

будь, как старик с клюкою у белой марли,

будь, как загробный сон, – и зовёт, и пусто…

Будь здесь, а там – не будь: там, как вошь, раздавят…

Место, где стены шершавы, и трогать – больно:

словно личинку бога… нет-нет – как будто

склизких и шерстяных переспевших кукол,

гусениц жирных, налёт с языка моллюска,

кости зачахших тут дуриков, или крошку

игл…

Но смотри, дурашка, – какие звёзды

в этом яру!

В этой яме.

В пенатах боли,

лунной тоски и лимонной слезы на вздохах.

В той, что на П… – для гипюровых сумасшедших,

тех, что приходят в дождь вопреки прогнозам,

тех, что уходят в дождь, вопреки надеждам,

в место, где птицы светятся чем-то вечным,

а на земле исчезает на вечность свет…

Шершью

Зажигается свет – словно узкая лента бикини

меж загара от солнца, закала от ржавчины стали

и желтинки психозной на теле грустящей планеты…

Наблюдатель печали, вот – фильм.

Вот – безадресный домик.

Вот – окно, в темноту говорящее вслух о потере

черепашки Тепло.

Вот – стакан, что осушен, как топи

притрущобных болот.

Вот и профиль на сгорбленной шторе,

что, как скальп, развевается.

И порастрёпанный звук…

Это усики времени – шершшшшью – шуршат по бумаге,

будто бабочка – в лампочке из лепестков незабудок,

в одинокой каюте склерозной (от боли) путаны,

продававшей свой свет, как цукини – на площади Рынок

(и следы от исчадий, вбирающих злыми губами

этот свет, вместе с маслом желальным и дохлым салатом,

оставались на коже, как след от бельишка пытальный

на потрёпанных бёдрах и кремовых терпких заплатах

на укусах москитов)…