Великолепная Ориноко
Шрифт:
Солнце уже погасло. На ясном безоблачном небе сверкали звезды, блеск которых затмевала поднимавшаяся над горизонтом луна. Луна сияла всю ночь, что позволило отряду преодолеть этот длинный маршрут и благополучно миновать заросшие травой болота, в которых они наверняка увязли бы по пояс в темноте.
Русло было загромождено огромными валунами, что делало плавание в этой части реки практически невозможным даже во время «высокой воды». Так что, окажись здесь наши путешественники три месяца назад, им пришлось бы перетаскивать лодки волоком, а багаж нести по берегу. Вряд ли эта часть верхнего течения Ориноко станет когда-либо судоходной. В сухой сезон от реки остаются только ниточки - ручейков, едва смачивающих белесую глину берегов. Лишь начиная от пика Фердинанда Лессепса, благодаря вливающимся справа и слева притокам уровень воды в Ориноко начинает повышаться.
В пять часов утра отряд находился всего в двенадцати километрах от устья Рио-Торрида. Еще три часа ходьбы — и они увидят Парчаля и его матросов, оставшихся охранять пироги. На юго-западе уже виднелась освещенная лучами восходящего солнца вершина пика Монуар.
Об отдыхе не могло быть и речи, нельзя было терять ни минуты. Если кива удалось добраться до лагеря, то они могли задержаться там, а могли и, ограбив пироги, уйти в саванну. Альфанис, забрав с собой пленников, возможно, попытается осуществить свое давнее намерение перебраться в западную часть Венесуэлы.
Отряд шел уже около часа, и отец Эсперанте наверняка остановился бы, лишь достигнув устья Рио-Торрида, если бы не одно происшествие. Юный индеец шел впереди по берегу, где он столько раз ходил вместе с отцом, стараясь отыскать следы кива. Вдруг он остановился, нагнулся к земле и закричал. Под деревом неподвижно лежал спящий или мертвый человек. Услышав крик Гомо, отец Эсперанте бросился к нему.
— Это он... он! — кричал мальчик.
— Кто он? — спросил отец Эсперанте, спешиваясь и подходя к лежащему человеку.
— Сержант... сержант Марсьяль!
Старый солдат лежал в луже крови с простреленной грудью.
— Марсьяль... Марсьяль! — повторял отец Эсперанте, и из его глаз покатились крупные слезы.
Он приподнял несчастного и приложил ухо к его груди, надеясь уловить биение сердца.
— Он жив... жив!
С губ сержанта слетел легкий вздох. Рука его на мгновение приподнялась, но тут же бессильно опустилась. Потом глаза его приоткрылись и остановились на лице миссионера.
— Вы... мой полковник... там... Альфанис! — с трудом выговорил он и снова потерял сознание.
Отец Эсперанте растерянно смотрел на старого солдата, потрясенный событиями, которым не находил объяснения. Сержант Марсьяль, здесь... этот юноша, отправившийся на поиски своего отца и которого тут не было... оба в этих дальних краях... здесь, в Венесуэле! Кто объяснит ему эти загадки, если несчастный умрет, так ничего и не сказав... Нет!.. Он не умрет... Миссионер спасет его... как уже однажды спас его на поле битвы. Он не отдаст его смерти...
Сержанта Марсьяля уложили в одну из повозок на подстилку из свежей травы. Глаза его были по-прежнему закрыты, бескровные губы сомкнуты. Но несчастный еще дышал.
Отряд снова тронулся в путь. Отец Эсперанте шел рядом с повозкой, где лежал его старый боевой товарищ, узнавший его после такой долгой разлуки... его сержант, которого полковник покинул четырнадцать лет назад, решив больше никогда не возвращаться в родную Бретань... И вот он нашел его здесь, в этом далеком краю, раненного, возможно, этим негодяем Альфанисом. Стало быть, Гомо не ошибся, говоря о сержанте Марсьяле... Но что он хотел сказать? Этот юноша, отыскивающий отца... Сын... сын?
— Ты мне говорил, что этот солдат пришел не один, — спросил он Гомо, — что с ним был юноша...
— Да... мой друг Жан.
— И они оба направлялись в миссию?
— Да... чтобы найти полковника де Кермора.
— И этот юноша — сын полковника?
— Да... его сын.
Сердце отца Эсперанте колотилось так, словно хотело вырваться наружу. Но ему не оставалось ничего другого, как ждать. Быть может, к концу дня все разъяснится. Сейчас же была только одна задача: атаковать кива, если они все еще находятся в лагере у пика Монуар (а несколько слов, произнесенных сержантом, позволяли предположить, что Альфанис все еще там) и освободить пленников.
Часть индейцев побежала вперед, а другая осталась с повозками в арьергарде.
Неужели этому полковнику, ставшему миссионером, и его мужественным индейцам не удастся справиться с бандой негодяев?
Около восьми часов отец Эсперанте и индейцы остановились на поляне в излучине реки, напротив пика Монуар. На реке — ни одной лодки, на берегу — тоже ни души. Ветра совсем не было — за поворотом реки вертикально поднимался столб дыма. Следовательно, лагерь находился примерно в ста пятидесяти метрах, на левом берегу Рио-Торрида.
Без сомнения, это был лагерь кива, но, чтобы окончательно в этом удостовериться, несколько индейцев отправились на разведку. Они вернулись через пять минут и подтвердили, что банда Альфаниса там.
Отряд отца Эсперанте, пешие, конные и повозки, выстроились на поляне. Убедившись, что состояние раненого сержанта не ухудшилось, полковник де Кермор повел всадников по диагонали через поляну, чтобы окружить банду Альфаниса и уничтожить их всех до последнего.
Через несколько мгновений раздались ужасные крики и выстрелы. Гуахибо стремительно бросились в атаку. Их было столько же, сколько и кива, но они были лучше вооружены и организованы. В распоряжении же испанца было лишь то оружие, которое они отняли у пленных и обнаружили на пирогах.
Захваченная врасплох банда не могла оказать серьезного сопротивления. Большая часть кива обратилась в бегство. Одни кинулись в лес, другие — в саванну на противоположном берегу. Многие были смертельно ранены.
Тем временем Жак Эллок, Жермен Патерн, Вальдес, Парчаль и матросы бросились на стороживших их кива. Гомо первый подбежал к ним с криком: «Санта-Хуана... Санта-Хуана!»
Борьба завязалась в центре лагеря. Альфанис, беглый каторжник из Кайенны, и кое-кто из кива отстреливались из револьверов. Многие гуахибо были ранены, однако ранения, к счастью, оказались не смертельны.