Великолепная семерка
Шрифт:
– Мне очень жаль, брат мой. Но там лежат белые. А бедолага Сэм… – владелец похоронного бюро развел руками и оглянулся на катафалк, словно извиняясь перед усопшим. – Он был индейцем.
Коммивояжеры переглянулись. Тот, кто был помоложе, понимающе закивал. Но его настойчивый компаньон не проявил той деликатности, которой требовала ситуация, и громогласно выругался, нарушив благочестивую атмосферу:
– Дьявол! Сукины дети! Оказывается, у вас тут недостаточно быть просто покойником, чтобы пробиться на кладбище! Чертовы засранцы! Они могли пить в одном кабаке с этим индейцем? Могли посещать один и тот же бордель? Почему же их не может обслужить одно и то же кладбище?
– Цивилизация, брат мой, цивилизация добралась и до наших краев. Против нее не пойдешь. Хотя лично я не могу принять такие порядки, – заявил владелец похоронного бюро. – Я считаю, что все люди равны. По крайней мере, когда становятся моими клиентами.
– Так поступайте согласно вашим убеждениям и командуйте «вперед»!
– Не могу. Некому приказывать. Кучер сбежал.
– Что, нельзя найти другого на один рейс?
– Никто не согласится рисковать головой ради какого-то… – владелец похоронного бюро вспомнил о своих убеждениях и закончил фразу немного иначе, чем собирался: —… ради какого-то одного рейса.
Коммивояжеры растерянно оглядывались. Владелец похоронного бюро вытирал взмокший лоб и влажной ладонью приглаживал волосы.
Над площадью снова повисла гнетущая тишина. Мухи жужжали все торжественнее, словно празднуя победу. Возможно, они слышали, о чем шел спор, и заранее радовались тому, что тело будет выброшено из закрытого катафалка в ближайшую помойную яму.
Крис не выдержал накатившего приступа отвращения. Нет, к трупам он был равнодушен. И мух мог терпеть сколько угодно. Но ему стало невыносимо, до тошноты противно стоять среди толпы потных уродов. Конечно, если ты собираешься заняться чужим кошельком, не стоит привлекать к себе внимание раньше времени. Но он уже забыл о своих планах.
– Один рейс? – громко спросил Крис. – Если вся проблема только в этом, я отвезу вашу колымагу до места.
Он надвинул шляпу поглубже на обритую голову и ловко забрался на место возницы. В толпе прокатился ропот, и Крис услышал: в толпе шелестит его имя. «Плохо, – подумал он. – Уже и здесь меня узнали. Спрашивается, зачем надо было скоблить череп?». Оставалось только надеяться, что ближайший дилижанс не привезет стопку афиш с его портретом и мрачной надписью «Разыскивается».
Крис перехватил вожжи одной рукой, второй потянулся в нагрудный карман за сигарой. Он видел, как люди в толпе следят за каждым его движением. Видимо, они ожидали, что он выхватит оба револьвера и спрячется под сиденьем, чтобы благополучно доехать до конца траурного маршрута, не получив при этом порцию свинца. Но Крис оставался сидеть на облучке, прекрасно понимая, какую ясную мишень представляет его фигура.
Из толпы вышел ковбой в пятнистой шляпе с ружьем в руке. Он широко улыбнулся Крису, ловко поднялся на катафалк и сел рядом. Крис заметил на его левой щеке три параллельных неглубоких шрама и спросил, коснувшись пальцем своей щеки:
– Что, дикая кошка?
– Это? Дикий порох, – непонятно ответил ковбой, переламывая ружье.
ВИНСЕНТ КРОКЕТ, СТРЕЛОК ПОХОРОННОГО ЭСКОРТА
Меня зовут Винсент Крокет. Стоя в толпе, я старался не высовываться. Мы, дезертиры, народ скромный. Спор о похоронах индейца забавлял меня, и только. Я прибыл сюда из краев, где индейцы прекрасно обходились без катафалков и персональных могил.
Их тела стаскивали в овраги и присыпали известкой, прежде чем завалить землей. Все трупы были оскальпированы солдатами-победителями, неграми из полка «бизонов». Очередное, и, похоже, последнее восстание шайенов было в очередной раз потоплено в крови. И я, Винсент Крокет, дезертир от кавалерии, простился с уцелевшими красными братьями, с которыми прожил полтора года, и каким-то чудом пробрался мимо патрулей сквозь кордоны. А потом двигался на юг, меняя имена в каждой новой гостинице.
Почему на юг? А вы посмотрите на глобус и все поймете сами. Те, кто, цепляясь за каждую трещинку, карабкается вверх – те лезут на север. А если человек катится кубарем или скользит вниз – он окажется на юге.
Что может быть южнее, чем Техас? Здесь было много таких, как я, которые скатились сюда из других участков глобуса. Никто не спрашивал лишнего, каждый сам рассказывал о себе только то, что считал нужным. И каждый старался показать все, на что он способен, потому что здесь не было другого способа завоевать уважение. Твое имя, происхождение, твои былые заслуги здесь ничего не значили. Здесь смотрели прежде всего на то, как ты делаешь дело, каким бы оно ни было, и как ты держишь слово, кому бы ты его ни дал.
Я кочевал из города в город, перегонял чужой скот, охранял чужие ранчо и старался оставаться незаметным. Со дня сотворения первого револьвера не было более мирного и уравновешенного ковбоя в Техасе. Наверно, мои ангельские крылышки показались шерифу из Ларедо подозрительно белыми, и однажды он пригласил меня к себе. Угостил конфискованным виски, поговорил о новых породах мясного скота, от истории животноводства перешел к истории вообще и рассказал, что его отец участвовал в обороне Ричмонда [2] до самого последнего дня.
2
Ричмонд – оплот южан в Гражданской войне 1861—1865 гг.
«Сейчас уже не важно, кто на чей стороне воевал», – сказал шериф.
«Да, не важно, – сказал я. – Мой отец тоже там был, причем на той же стороне, что и твой».
«Я это понял по тому, как ты сидишь в седле», – сказал шериф и выложил на стол газету, присланную из Остина. Меня сразу привлекла фотография, изображающая офицера-кавалериста. Текст не задержал моего внимания, я пробежал его мельком (офицер считался пропавшим без вести… в плену у мятежных индейцев… есть основания считать его дезертиром…), а вот от снимка глаз было не оторвать. Перед выходом на зачистку бунтующей резервации мы минут десять позировали перед заезжим мастером дагеротипии.
«Не могу дать тебе на память эту газету, – с сожалением сказал шериф. – Перед отъездом можешь не заходить, попрощаемся заранее».
Что может быть южнее, чем Техас? Только Мексика. Необходимо было пересечь Рио-Гранде, чтобы на какое-то время оказаться вне поля зрения янки. А это следовало сделать скромно и незаметно. Так что, стоя в толпе таких же, как я, мужчин в пропыленных джинсах и ковбойских шляпах, я вполне довольствовался ролью зрителя. Когда в повисшей тишине вдруг прозвучал издевательски едкий голос, и бритоголовый забрался на катафалк и взялся за вожжи, я понял, что придется сменить роль.