Велимир Хлебников
Шрифт:
Встречались они у Якобсона (он жил в Лубянском проезде рядом с Маяковским) или у Бриков. Якобсон, подобно Каменскому, считал, что Хлебников немножко побаивался, сторонился Бриков, хотя, когда поэт жил в Москве, они помогали ему, «подкармливали» его. С Маяковским отношения были совсем другими. Хлебников старше Маяковского, и тот всегда признавал Хлебникова своим учителем. В то же время относился Маяковский к нему несколько настороженно, особенно в последние годы, восторгался отдельными хлебниковскими строками. Якобсон вспоминает такой случай: когда он работал с хлебниковскими рукописями, подошел Маяковский и увидел такие строки: «Из улицы улья / Пули как пчелы / Шатаются стулья…» Маяковский это прочел и сказал: «Вот если бы я умел писать, как Витя…» [105]
105
См.:
Отношение Хлебникова к Маяковскому было иным. Велимир относился к своему младшему другу с неизменной нежностью и искренностью. Это хорошо видно в его стихотворных обращениях:
Ну, тащися, Сивка, по этому пути Шара земного, — Сивка Кольцова, кляча Толстого. Кто меня кличет из Млечного Пути? А? Вова! В звезды стучится! Друг! Дай пожму твое благородное копытце!Многие стихи Хлебникова 1919 года непосредственно связаны с кругом Маяковского и Бриков. Однажды у Бриков в гостях были Маяковский, Хлебников, Якобсон, Пастернак и Нейштадт. Сначала зашел разговор о «поэтическом зрении». Потом предложили играть в буриме с одним условием: изображать лишь то, что находится в комнате. В игре приняли участие все, включая Велимира. В результате о заданных рифмах он позабыл, но стихотворение получилось интересное:
Напитка огненной смолой Я развеселил суровый чай, И Лиля разуму «долой» Провозглашает невзначай. И пара глаз на кованом затылке Стоит на страже бытия. Лепешки мудрые и вилки, Цветов кудрявая и смелая семья. Прозрачно-белой кривизной Нас отражает самовар, Его дыхание и зной, И в небо падающий пар — Всё бытия дает уроки, Закона требуя взамен потоки.Как вспоминает Нейштадт, «чай был без сахара, суровый. Хлебникову (он промочил ноги) влили в стакан для профилактики чего-то крепкого. На столе стояло блюдо с ржаными лепешками, лежали вилки». [106] А Якобсон пишет, что Хлебников по поводу чая с ромом сказал: «Какой это был гениальный человек, который придумал, что можно пить чай с ромом».
106
См. об этом в публикации А. Е. Парниса «Уложится ли в строчку слово?» (Литературная газета. 1985. 13 ноября).
Хлебникова, как мы уже неоднократно видели, «приручить» было невозможно. Родственными и дружескими заботами он неизменно пренебрегал, когда всё, казалось бы, складывалось хорошо. Лиле Брик тоже не удалось сделать из Хлебникова добропорядочного литератора и обывателя. Впрочем, Велимир возвращался и к родителям, и к друзьям так же неизменно и внезапно, как исчезал из их поля зрения. Когда в конце 1921 года он вновь появился в Москве у Маяковского, тот не удивился, а воспринял это как должное и опять — в меру своих сил — стал помогать другу.
К предполагаемому изданию сочинений Хлебникова Р. Якобсон пишет вступительную статью — первое серьезное исследование хлебниковского творчества. [107] В основном исследование посвящено поэтике и анализу языка произведений Хлебникова. В первой редакции статья называлась «Опыт поэтической диалектологии». Так же как Шкловскому творчество Хлебникова в свое время дало возможность сформулировать многие проблемы поэтического языка (в том числе те, над которыми будет работать ОПОЯЗ), так теперь Якобсон формулирует многие проблемы лингвистики, далеко выходящие за рамки исследования собственно хлебниковского творчества. Правда, исследование Шкловского послужило толчком многим «опоязовским» исследованиям и было благосклонно там принято, а исследование Якобсона вызвало в Московском лингвистическом кружке много возражений, и в дальнейшем это объединение отказалось выпустить его под своей маркой.
107
В 1921 г. в Праге эта статья вышла отдельным изданием под названием «Новейшая русская поэзия. Набросок
Пока весной 1919 года Хлебников с Якобсоном активно трудятся над книгой, возникает много других совместных проектов. Еще в конце 1918 года при Московском отделе изобразительных искусств возникло Международное бюро во главе с наркомом просвещения Луначарским. Задачей Бюро было объединять передовых бойцов армии искусства во имя новой всемирной художественной культуры. Одной из первых инициатив Международного бюро должно было стать издание журнала. По предложению Казимира Малевича журнал назвали «Интернационал искусства».
Готовить журнал взялся Сергей Поляков, в прошлом издатель одного из лучших символистских изданий — журнала «Весы». Поэтому принять участие в журнале изъявили желание даже поэты-символисты Вячеслав Иванов и Андрей Белый. В основном же там предполагалось печатать художников и искусствоведов «левых» направлений: Малевича, Татлина, Матюшина, Пунина, Брика и самого наркома Луначарского. К этой работе с воодушевлением присоединился Хлебников. Еще недавно он писал открытое письмо японским юношам и его никто не услышал, теперь же Международное бюро пишет воззвание к итальянским, американским, французским художникам; уже получены ответы от художников Австро-Венгрии и Германии. Хлебникову, да и не только ему, казалось, что самые смелые проекты завтра же начнут осуществляться. На заседании, состоявшемся 10 апреля, было принято предложение Хлебникова: ходатайствовать о предоставлении членам Бюро права обращаться по делам искусства по радио. Таким образом, хлебниковская утопия «Радио будущего» была продумана уже в 1919 году.
Специально для «Интернационала искусства» Хлебников пишет несколько статей, где, как и в «Свояси», подводит итог сделанному и объясняет принципы своей работы. Это, прежде всего, статья «Художники мира» — обобщение изложенного в статьях «З и его околица», «Разложение слова», «О простых именах языка», «Азбука ума» и других. Хлебников пишет: «На долю художников мысли падает построение азбуки понятий, строя основных единиц мысли, — из них строится здание слова. Задача художников краски дать основным единицам разума начертательные знаки. <…> Простые тела языка — звуки азбуки — суть имена разных видов пространства, перечень случаев его жизни. Азбука, общая для многих народов, есть краткий словарь пространственного мира, такого близкого вашему, художники, искусству и вашей кисти». В статье дан перечень согласных русского алфавита (19 единиц) и их толкование. В статьях «Голова вселенной» и «Колесо рождений» развиваются идеи, изложенные ранее в статьях «Время — мера мира», «Новое учение о войне», «Закон поколений» и других. Хлебников говорит о числовых закономерностях, связывающих как судьбы вселенной, планет, государств, так и судьбы отдельных людей. В этих статьях он оперирует числом 365 («год богов»).
Идеи Хлебникова перекликаются с идеями Татлина, Малевича, Пунина. В том же 1919 году в статье «О памятниках» Пунин говорит, как можно использовать радио, причем формулирует свои мысли почти теми же словами, что и Хлебников. В свою очередь Хлебников как настоящий государственник уже давно задумывался о роли памятников. Еще до революции он говорил о том, что установка памятников — дело не только государственной, но и общемировой важности. Он предлагал «основать мировое правительство украшения земного шара памятниками, работая над ним (памятником. — С. С.)как токарь… Признать основным правилом памятника, что место рождения человека и его памятник должны стоять на разных концах земной оси». Поэтому на главной площади Вашингтона может быть воздвигнут памятник китайцам Хи и Хо, «государственным наблюдателям неба, казненным за рассеянность», Монблан надо украсить головой Гайаваты, Анды — головой Бурлюка, утесы Никарагуа — головой Крученых. Эти идеи также очень близки некоторым членам Бюро. В том же году Отдел ИЗО Наркомпроса поручает художнику Владимиру Татлину разработать проект «Памятника 3-му Коммунистическому Интернационалу». Татлин немедленно приступил к работе, и вскоре проект был готов.
Татлин был тогда председателем Московской художественной коллегии Отдела ИЗО, а еще в 1917 году Хлебников предложил ему войти в общество Председателей земного шара. По большому счету, это были должности одного порядка. Никакой реальной власти, никакой возможности влиять на политическую или социальную ситуацию у Татлина на этих «должностях» не было. Что же касается искусства XX века, то тут влияние и Татлина, и Хлебникова бесспорно. Татлин едва ли хорошо представлял себе, что такое Третий Интернационал, однако его знаменитая «Башня», по замыслу превосходившая в полтора раза по высоте Эйфелеву башню, явилась едва ли не самым грандиозным проектом всего русского авангарда. Разумеется, проект этот остался неосуществленным. Художественная общественность внимательно следила за тем, как продвигаются дела у Татлина. Объяснить устройство, назначение и смысл памятника взялся Николай Пунин, также мало знакомый с самим Третьим Интернационалом.