Вэлра
Шрифт:
Она несколько раз нажала на кнопку вызова, однако, лифт безмолвствовал.
– Должно быть, между этажами застрял.
– предположил Саша.
Аня ничего не ответила. Стала подниматься по лестнице.
Подъезды, лестничные площадки и лифт, были в этом доме устроены так, что выступали из общей, ровной массы, словно обломки ребер на рыбьем хребте. Стекла протягивались вдоль лестницы и, таким образом, можно было видеть часть стены самого Дома. На окнах этих в бессчетных пылинках и паутинках, мягкими, пушистыми златистыми ободками сиял льющийся из покрытого тонкой вуалью поднебесья
Саша шел за стремительно поднимающейся Аней и, чувствуя, как скоро они должны расстаться, говорил-говорил, лишь бы только вызвать у нее ответ, лишь бы только она обернулась.
Было в нем горькое чувство, понимания того, что он совершенно Ани безразличен, что за этот месяц, она только теперь, как увидела - вспомнила про его существования. Он чувствовал, что излей он ей все свои переживания, скажи про бессонные ночи - она только пожмет плечами; а то и скажет, чтобы он показался к психиатру. И в тоже время он надеялся - он, человек в глубине своей верящий во всякие чудеса, - надеялся, что все как-то уладиться, что все будет хорошо.
– Знаете, Аня - вот я увидел вас издалека, и мне показалось, что вы над землею летите. Да-да, вы так прекрасны, так легки - у вас такие плавные, возвышенные движенья, что вы похожи на парящую птицу. Вы, как дух прекрасный и легкий. И знаете, я сам, увидевши вас, сразу и ноги свои чувствовать перестал - так взмыл на чувствах моих - только увидел вас издали и вот уже рядом лечу, и говорю с вами, и в свое то счастье поверить не могу. Поймите меня правильно я... я... ну вы уже, впрочем, поняли мои чувства. И очень прошу - может, поговорим, может...
Они уже подошли ко входу на площадку, где была Анина квартира; там девушка обернулась и очень холодно и надменно взглянула на Сашу.
Для его чуткого, так нежностью к ней проникнутого чувства, взгляд этот был, что удар - словно бы сердце его, так к ней раскрывшееся, сжала она со всех сил, да этим вот взглядом и плюнула в него.
– Все эти ваши словечки "вы летели", "я полетел" - все это, - и даже извинения у вас просить не стану, - все это - пустой, нудный и я бы даже сказала пошлый поэтический вздор! Да что это вы себе позволяете - бегаете за мной, совершенно выбиваете из хода размышлений своими чувствоизлияниями - да я вас и не знаю вовсе!
У Саши, от этого неприятия чувства его, которому он посвятил всего себя, с которым он целое утро ходил, от исхода этого так долго ожидаемого мгновенья забилась в голове боль.
Лестничный переход заметно потемнел, однако, Саша и не заметил этого. Он еще раз взглянул на Аню, едва сдерживая крик, чуть попятился, не удержался на краю ступени; повалился назад, ударился задом, и расшибся бы гораздо больше, если бы не успел ухватиться за периллу.
Аня посмотрела, как он поднимается и самодовольно усмехнулась:
– Вот, а вы говорите - "крылья выросли" - какие же тут крылья, когда вы так падаете? Нет у вас никаких крыльев - только вранье на языке! Зачем вам понадобилась говорить эти пошлости про полеты? Да вы и не летали никогда!.. А теперь оставьте... Да летите, летите, летите... далеко-далеко от этого места!.. Да, и больше не тратьте часы у моего подъезда!
– она повернулась и, направляясь к своей квартире, уже через плечо бросила.
– Да вы и не летали никогда.
Громко, раздраженно хлопнула дверь, а перед Сашиными глазами плыли темные круги. Кровь жарко пульсировала, сжимаясь у висков. Отчаянье - он, даже, и не знал, что делать дальше - идти ли домой, по городу ли ходить... Проходили минуты, - боль не унималась: "Что же делать мне теперь? Как же она крылья мне, лишь несколькими своими словами оторвала!"
Только тут он заметил, что на лестничной площадке лежит довольно густая тень, взглянул на стекло и вот, что увидел - там, со стороны улицы, повисло, прильнувши к самому стеклу некое темное облачко.
Саша привстал, подошел ближе, да тут и вскрикнул, отступил, узнавши за призрачными контурами фигуру Вэлры. Он увидел и ее черные очи. И еще он увидел, что она плачет - смотрит на него, и плачет.
Ужаснувшись, Саша отвернулся, побежал вниз по лестнице и, вырвавшись из подъезда, не разу не остановившись добежал до своего подъезда.
* * *
Город в котором жил Саша, разделялся на две части парком. Одна часть - то недавно возведенные небоскребы - то было царствие больших залов, огромных комнат, бетонных стен, стекла, стали - эти черные громады были столь массивны, что за ними и неба не было видно; а деревьев между ними почти не было - те же, что были - стояли жалкими, ссохшимися, угрюмыми и почти безлиственными, так словно они не были рады самому факту своего существования.
Между этой, новой частью города и старой, зеленел парк, в центре которого поднималась белокаменная, старинная усадьба. Своеобразным мостом между этими двумя частями города, являлся то полукилометровое здание, у которого прохаживался, в ожидании Ани, Саша.
Старая же часть города застроена была домами пяти и девятиэтажными - в общем, поставь их рядом с небоскребами и покажутся они карликами. Между старыми домами зеленели дерева, ну а небоскребы - высились в некотором отдалении, над всеми ними черными горами.
В одном из этих то домов, на восьмом этаже и жил Саша.
К его комнате примыкал балкон, сейчас занавешенный бельем, а в обычное время - плотными, темными занавесками. Дело было в том, что соседний, тоже девятиэтажный дом стоял от него довольно близко (метров десять - не более) и, если бы не занавешивать окна то вся твоя жизнь, пусть и случайно подмеченная, будет перед глазами тех соседей. Некоторые из этих людей дружили, перекликались с балкона на балкон, и, даже, перевешивали от окна к окну веревки, на которых, в летнюю пору, высушивали белье.
Прибежавши с неудачного свиданья, Саша повалился на свой диван и, уткнувшись головой в подушку, пролежал несколько часов. Из-за слоев сушащегося белья доносились голоса: детский смех, какие-то хлопки, шелест листьев, отдаленный рокот машин - все это был какой-то совершенно иной, бесконечно отдаленный от Саши, неприятный ему мир...
Вновь и вновь вспоминал он прошедшие часы и они казались ему столь же не реальными, столь же призрачными, как и перекликающийся, весь переплетенный шелестом листьев и голосами людей мир за окном.