"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Она поискала глазами дочь и спросила: «А где Энни и Джон?»
— Рыбачить ушли, капитан, — ответил кто-то из моряков. «Сразу после обеда, туда, на лед.
Солнце-то все позже садится, для охоты это хорошо. Мушкет они с собой взяли, я проследил».
— И очень правильно, спасибо вам, мистер Литтл, — проворчала Мэри, сворачивая оленьи шкуры. «Каждый, кто выходит из поселения поодиночке, или вдвоем — должен быть с оружием».
Она взвалила связку на плечо и улыбнулась: «Завтра утром подойдите в кладовые, господа, каждая семья получит по пять шкур для своей палатки».
— А не семья? — рассмеялись сзади.
— Разумеется, тоже по пять шкур, — Мэри подняла бровь и стала подниматься на холм.
Литтл посмотрел ей вслед и похлопал моряка по плечу: «А ты бы тоже, Сэмми — женился бы, вас всего двое холостых осталось. С женой-то лучше, — он сладко потянулся и озабоченно добавил: «Вон, моя к родителям уехала, казалось бы, на неделю всего, а я уже скучаю».
— Я бы и женился, — вздохнул Сэмми, собирая мешки, — да теперь до осени придется ждать, как у нас гости появятся.
В кладовой было чисто и Мэри, поправив перевязь, сложив шкуры на земляной пол, подумала: «Ну, с припасами у нас все хорошо, можно не беспокоиться. Тем более, сейчас лето придет, поохотимся вволю».
— Капитан, — раздался сзади голос Литтла, — тут Амарок у нас гостил, сказал — на севере белых медведей видел. Мы завтра с мужчинами собираемся туда сплавать, вы с нами?»
— Ну конечно, — удивилась Мэри, — вы же знаете, мистер Литтл, я не могу такое пропустить.
Там, на юге, — она махнула рукой, — мы на оленей ходили, с индейцами, но это совсем другое». Она взглянула на земляные полки и вздохнула: «Вот только порох у нас заканчивается, к осени и не останется уже».
— Порох-то ладно, — моряк поскреб в черной бороде, — слава Богу, уже научились у местных гарпунами и пиками охотиться, а вот табак…, - он вздохнул.
— Ну, мистер Литтл, — Мэри развела руками, — тут уже ничего не поделаешь, разве что только до Акадии добраться, у французов он наверняка есть.
— Это год туда идти, и год — обратно, — рассмеялся Литтл. «Ладно, капитан, видно, придется без него обойтись».
— Ну, — Мэри закрыла сделанную из плавника дверь кладовой, — может быть, мой кузен, капитан Кроу, все-таки вернется, у него на корабле наверняка будут и табак, и ром, мистер Литтл. Так что подождем».
Марта проснулась, и, поворочавшись в перевязи, усевшись удобнее, сказала: «У!»
— Пойдем, — Мэри прижала к себе дочь, — пойдем к папе, милая.
Она миновала распадок, и, перейдя через ручей, поднявшись на небольшой холм, встала у красивого, сделанного из китовых костей, резного креста.
— Капитан Генри-Теодор Гудзон, — Мэри наклонилась и прижалась щекой к буквам. «1570–1612».
Марта поерзала, и, протянув ручки, — девочка была в крохотной, меховой парке, — схватилась за шею матери. «Ну, хоть месяц отец с тобой был, — тихо, горько сказала Мэри. «Так мало, милая, так мало. В ноябре ты родилась, а в декабре…, - она сильно, коротко вдохнула и застыла, покачивая дочь.
Она стояла, глядя на сверкающий под вечерним солнцем лед залива, на дальний каяк, что покачивался на открытой воде. «Это Джон и Энни, — подумала Мэри. «Пусть бы уже возвращались, скоро и стемнеет».
— У! — сказала Марта, сопя ей в шею.
Мэри прижала к себе дочь, и, сглотнув, покачав ее, застыла — слушая, как бьется маленькое сердце девочки.
Энни сидела, скрестив ноги, под костяной, наполненной тюленьим жиром лампой, что висела на раме, сделанной из вываренных и высушенных ребер. В оловянном котелке варился бульон, пахло молоком и немного — травами.
К своду палатки была привешена колыбель. Энни прислушалась — сестра дышала спокойно и ровно. Девушка вздохнула, и, воткнув иглу в тонко выделанную оленью кожу, оглянувшись на вход в палатку, положила руку себе на живот.
— В октябре, — подумала Энни. «Как раз лед уже встанет. Господи, ну кто же мог подумать. И ведь я знала все, знала, мне мама еще тем годом рассказала, когда мы с ней вместе охотились. Сказать маме? Нет, она же кормит, нельзя ее волновать, у нее и так забот много».
Энни бросила взгляд на земляное, покрытое шкурами возвышение и покраснела.
— Да, вот тут наше иглу и стояло. Мы тогда поздно с охоты вернулись, я не хотела маму будить, ну и пошла к Джону, ночевать. А потом проснулась, потому, что он плакал. Горько, как будто он ребенок совсем. Я тогда присела рядом и просто обняла его, сказала: «Ничего, ничего, я тут, я с тобой». Генри три месяца, как умер, конечно, ему тяжело было. Ну, а потом…, - девушка встрепенулась, и, стерев со щеки, слезу, услышав шаги матери, — вернулась к шитью.
Мэри устроилась напротив, и, отряхнув испачканные в порохе руки, весело сказала: «Ну вот, все готово. Завтра на рассвете мы отплываем, за Джона не беспокойся, я за ним присмотрю».
— А что это я должна за Джона беспокоиться? — пробормотала Энни, не поднимая головы.
— Ну, так, — Мэри хмыкнула, и, встав на колени, попробовала бульон, — мало ли. Она улыбнулась и добавила: «Соли мы тоже привезли, пять мешков, и я на карте отметила — где можно ее найти. Тут недалеко, месяц пути на юг, не больше».
— Ой, как хорошо, — Энни облегченно вздохнула. «Надоело морскую воду выпаривать. Тогда я завтра начну рыбу солить, мамочка, и мясо — тоже. Погреб мы вырыли, пока вас не было, там все отлично уляжется, до следующей зимы».
— До следующей зимы, — хмыкнула Мэри, и, достав костяную ложку, сказала: «Я тебе больше оставлю, а то вон — что-то ты похудела, и бледная такая. Ты как себя чувствуешь?»
— Хорошо, — обреченно ответила Энни, сглотнув, избегая взгляда матери. Большие, лазоревые глаза пристально посмотрели на нее, и Мэри, ничего не говоря — принялась есть.
Она лежала, баюкая младшую дочь, подперев голову рукой. Энни спала, и Мэри, наклонившись, едва коснувшись губами ее щеки, прошептала: «Ну, что ты, доченька? Что с тобой, милая?».