"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Никогда еще серебро мне так легко не доставалось, — Волк рассмеялся и добавил: «Сразу видно, боярин, ты на коне приобык ездить». Он засунул руки в карманы потрепанного кафтана и пошел вверх, к Варварке — вскинув белокурую, золотящуюся в лучах заката, непокрытую голову.
Петя поднялся по широкой деревянной лестнице и прислушался — из-за двери детской горницы доносился нежный смех. «Вот так, мой хороший, — говорила жена, — ты не бойся, дай мне ручку».
Он приоткрыл дверь и замер на пороге — большой, крупный рыжеволосый мальчик, стоял, держась за стену. Марьюшка, присев рядом, улыбаясь, сказала: «Молодец, Феденька, раз вставать начал, то и пойдешь уже скоро».
— А к батюшке хочешь? — Петя наклонился и распахнул руки.
Сын взглянул на него серыми, большими глазами и, помотав головой, выпятил губу. «Ну, — Марьюшка подхватила его на руки, — значит, в следующий раз». Федя указал пальцем на деревянного, расписного коня, и Марьюшка, усадив его в седло, придерживая за спину, тихо спросила: «Ну что там, Петруша?»
Он закрыл дверь, и, встав рядом, взяв сына за плечо, так же тихо ответил: «Дворне в подмосковную велел ехать. Утром гости у нас будут, рано».
Марья кивнула, и, увидев, как зевает сын, сказала: «Ну, пора нам и в постель, милый». Петя помолчал и проговорил: «Как они уедут, мне тоже собираться надо будет. Ты же знаешь, там, — он махнул рукой на север, — казаки все со шведами воюют, а государь сегодня твердо сказал — Новгород нашим должен быть, и никак иначе. Так что, — он вздохнул, — встретимся там с послами от короля Густава и будем готовить мирное соглашение».
Марья покачала Федю и вдруг, тихо, рассмеялась. «То-то ты прошлой осенью шведский учил, я все думала — зачем».
— Затем, — Петя нагнулся и поцеловал дремлющего сына в лоб, — что с поляками я говорить могу, однако же, окромя западной границы, у нас еще и северная есть, и с теми соседями тако же — на их языке надо переговоры вести».
Марья осторожно уложила ребенка в колыбель и подошла к большой, в резной раме, искусно вычерченной, многоцветной карте, что висела на стене.
— Моря-то нам не отдадут, — грустно сказала она. «Воевали, воевали Ливонию, сколько людей положили, и все — без толку».
Петя взглянул на очертания мысов и заливов, на небесную лазурь моря, и твердо ответил:
«Отдадут, коли не сейчас, так сыновьям нашим, али внукам». Он наклонился, и, поцеловав мягкую, белую щеку, попросил: «Ты там приготовь все, что занадобится, ладно? Батюшка мой и дядя, — увидишь ты их завтра, — они, наверное, не здесь ночевать будут. А бабушка — тут».
Он увидел, как маленькая, нежная рука перебирает тяжелые, жемчужные ожерелья на шее и улыбнулся: «Да не бойся ты так, Марьюшка, она хорошая, очень хорошая. И не затем бабушка сюда приехала, чтобы твое хозяйство смотреть».
— Петя, — она взяла его за руки, — а что мальчик, видел ты его?
Он посмотрел в лазоревые, большие глаза и тихо вздохнул: «Заруцкий в Разбойном приказе, а пани Марина и Ванечка в Кремле, в подземной келье монастырской. Говорил я с казаками, что их на Москву везли — мальчик рыжий, словно огонь. И большой, крепкий».
— Три года с половиной, — Марьюшка присела на широкую, устланную шелковыми покрывалами лавку. «Петруша, но как, же так, это дитя ведь, в чем Ванечка виноват? Только в том, что у матери своей родился? Как же можно ребенка вешать, да еще и у нее на глазах?»
Он опустился на пол и положил голову ей на колени. «Так вот для оного они и приехали, Марьюшка, — ответил Петя. «Чтобы Ванечку спасти».
— А пани Марина? — жена все смотрела на него — твердо, требовательно и Петя вспомнил тихий голос Михаила Федоровича.
Царь прошелся по палатам, и, остановившись у окна, усмехнувшись, сказал: «Коли Сигизмунд не желает земли отдавать, то не получит он ее, понятно, Петр Федорович? И убери сии грамоты, — царь указал на золоченый стол и поморщился, — с глаз долой. Мало мы поляков от Москвы до Смоленска гнали, видно. Коли наглеть будут, так и до Варшавы дойдем».
— Ты-то не гнал, — холодно подумал Петя, рассматривая с высоты своего роста легкого, изящного юношу. «Ты на Волге сидел, ну да что ему напоминать об этом. Смотри-ка, год царствует, двадцать лет ему всего лишь, а заговорил уже как. И с кем он собирается до Варшавы доходить, от войска дай Бог, если десятая часть осталась».
— Король Сигизмунд, — осторожно проговорил Петя, — согласен вернуть тело государя Василия Ивановича покойного. И вашего батюшку, патриарха Филарета из плена отпустить — в обмен на пани Марину.
Царь повернулся, и Петя увидел, как он улыбается — холодно, одними губами. Михаил Федорович погладил аккуратную, золотистую бородку, и, прислонившись к резной ставне, сказал: «Мне, Петр Федорович, кости не нужны. Мне нужны земли. Чем меньше мы оных полякам отдадим, тем лучше».
— Но ваш батюшка, — попытался сказать Петя.
— Я по нему не скучаю, — легко отозвался царь. «Тако же и держава — вон, как Гермоген, храни Господи его душу, — Михаил Федорович перекрестился, — скончался, живем же без патриарха.
И дальше проживем, Петр Федорович. Попов на свете много, а Смоленск — один. Так что пусть виселицу строят».
Петя помотал головой, и, чувствуя ласковые пальцы жены у себя на щеке, глухо сказал:
«Нет, о сем даже и думать не стоит, Марьюшка. Иначе все мы на плаху отправимся, уж больно опасно сие».
— Так что, — Марья все гладила его, — государь ее тоже повесить распорядился?
Петя долго молчал, а потом, сглотнув, поднявшись, сказал: «Нет, не повесить. Я к себе пойду, у меня там бумаги еще, — он глубоко вздохнул, — поработаю».