"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Город лежал перед ней — огромный, уходящий вдаль куполами церквей, деревянными крышами, над Кремлем метались стаи птиц, и Марфа вдруг сказала: «Я вон там родилась».
Она махнула рукой на крутой склон реки. «Там подмосковная наша стояла. В ту ночь, как матушка меня рожала, была гроза большая, с молниями, одна даже прямо в мыльню ударила, где матушка была. А потом, как я на свет появилась, уже утром, батюшка меня взял на руки, и поднес к окну — показал мне город мой родной, мою Москву. А теперь вы, Федор Савельевич, сие сделали. Спасибо вам».
— Молния, — он помолчал, вдыхая ветер. «Так вот оно как, значит, Марфа Федоровна, а я все думал — откуда вы такая? А вас небесным огнем пометило, с рождения еще».
Она вдруг почувствовала, что краснеет — отчаянно. Повернувшись, глядя снизу вверх, в его сумеречные, глубокие глаза, она сказала: «И давно вы сие думали?».
— С той поры, как вас в первый раз увидел, — просто ответил зодчий.
Марфа внезапно почувствовала, как порыв ветра сбрасывает с ее головы платок. Она схватилась за его край, но все равно — темная ткань упала на ее плечи, и бронзовые косы забились на ветру.
Она встала на цыпочки, и прошептала: «А знаете, Федор Савельевич, как это — когда огонь внутри, и нельзя выпустить его? Дотла ведь сгореть можно».
— Так вот я уже, сколько сгораю, Марфа, — его губы оказались совсем рядом, и Марфа вдруг рассмеялась: «Надежные-то леса у вас, Федор Савельевич?».
— Сии леса я строил, и сын твой, мы все надежно делаем, — усмехнулся он и поцеловал Марфу — так, как она и думала, — долго и сладко, чуть оторвав от грубых деревянных досок, держа на весу. Когда Федор, наконец, с неохотой, отпустил ее, Марфа сказала: «Так бы и не уходила отсюда».
— Иди ко мне, — Федор опять притянул ее ближе, и шепнул: «Холодно еще ночью, а костер тут разводить нельзя».
Между поцелуями Марфа вдруг замерла, и, проговорила, улыбаясь: «Ты же у церкви Всех Святых, что на Кулишках, живешь, Федя мне говорил?».
— Да я там и не бываю вовсе, счастье мое — рассмеялся зодчий, целуя ее тонкие пальцы. «Я здесь и ночую, с рабочими».
— Ну, — Марфа потерлась щекой о его плечо, — может, зайдешь все же домой, завтра, после обедни? Ненадолго, — она вскинула бронзовую бровь.
— А я хочу надолго, — сквозь зубы сказал Федор, обнимая ее. «Пожалуйста, Марфа»
— Завтра, — она закинула руки на его плечи и еще раз прошептала, целуя его: «Завтра».
Марфа сама спустилась вниз, и, уже у стены, завязав платок, помахала рукой Федору, который остался на лесах. Он посмотрел вслед ее стройной, в темном сарафане, спине, и, потерев руками лицо, сказал: «Я-то ведь, Марфа, навсегда хочу, вот какое дело, счастье ты мое».
— Как сборы-то ваши, Марья Федоровна? — вздохнула Марфа, глядя на сундуки, что стояли в опочивальне вдовствующей государыни.
— Да потихоньку, — бледное лицо под черным платом чуть покраснело. «И то благодарение Господу, что дали нам спокойно уложиться-то, она, — Марья Федоровна понизила голос и зашептала, — кричала, говорят: «Чтобы духу ее в Кремле не было, прошли те времена, что она царствовала, теперь я царица! А деток все нет у них, она, может, посему и злобствует».
— Ну, с Божьей помощью, может, и будут, — Марфа чуть улыбнулась.
Из соседней опочивальни донесся детский смех. Митька высунул голову в дверь, и сказал, глядя на женщин ореховыми, красивыми глазами: «Петя кошу нашел!».
— Еще ж двух ему нет! — ахнула Марфа. «Как говорит-то хорошо, Марья Федоровна».
Царица улыбнулась. «Да вот как под Рождество стал болтать, так и не остановить его. Иди сюда, сыночек, и Петеньку позови».
— Петя, — крикнул Митька, — мама иди!
Петенька появился на пороге, держа обеими руками белого котенка, страдальчески свесившего голову.
— Коша! — восторженно сказал ребенок. «Кошу хочу!»
Марфа посмотрела в лазоревые, веселые глаза Петеньки и вздохнула: «Ну, поиграй тут, милый, у нас на Воздвиженке тоже котят достанет».
Митька забрался на колени к матери и приник головой к ее опашеню. «Как Иван Васильевич преставился, — Марья Федоровна перекрестилась, — так отлучила я его, — она погладила сына по волосам — темным, как у нее, — все одно, молоко-то пропало у меня тогда».
— Папа на небе, — сказал Митька. «У ангелов». Он зевнул, потерся щекой о руку матери, и попросил: «Спать».
Марья Федоровна, чуть покачивая сына, сказала: «Господи, как оно будет там, в Угличе этом? Хоша Митеньке его и в удел дают, хоша и палаты нам там строят, — а все одно — страшно мне, Марфа Федоровна, случись что, я как его защищу? Сирота ведь сыночек мой, — она покрепче прижала к себе ребенка.
Марфа внимательно посмотрела в сине-серые, как грозовая туча, глаза женщины. «Так и мои, Марья Федоровна, — ответила Марфа, — тоже сироты все. Федосья замужем, а все остальные — на мне».
— Пишет она, из Сибири-то? — спросила Марья Федоровна.
— Последняя грамотца была еще осенью, как Большой Камень они перешли, а с тех пор — не писала, — вздохнула Марфа. «Жаль, конечно, мне уезжать, не знаю я, что там с дочкой — однако же, надо».
— Надо, да, — Марья Федоровна посмотрела на Петеньку, что прикорнул на ковре рядом со спящим котенком и сказала: «Может, уложим их, Марфа Федоровна, и на трапезу со мной останетесь? Стол у меня вдовий, простой, не обессудьте уж».
— Ну что вы, — улыбнулась Марфа. «Спасибо вам, государыня. А что защищать, — она кивнула на Митьку, — так крестник мой наследник престола царей московских, чего ж бояться-то?».
— Сего и боюсь, — медленно ответила Марья Федоровна, глядя на мирно спящего сына.
Они уже сидели за столом, когда низкая дверь отворилась, и в палаты вошла царица Ирина Федоровна.
Обе женщины встали и поясно поклонились государыне. «Что-то вы не бойко сбираетесь, Марья Федоровна, — кисло сказала Ирина, поиграв перстнями на длинных пальцах. «До Углича дорога хоша и недолгая, а все одно — дожди зачнут, так в грязи застрянете. Уехали бы, пока сухо, до Яблочного Спаса».