"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
— Я вот что подумал, — сказал Теодор медленно, не отрывая взгляда от карты, — я ведь все-таки русский, ваша светлость, — он усмехнулся. «Давайте, я провожу пана Ивана через границу, и отправлюсь на Москву. Нам же нужны, — он помолчал, — сведения о том, что там происходит».
— А ваша семья? — озабоченно спросил Мнишек. «Все-таки, это опасно».
Теодор поднял искренние голубые глаза и серьезно сказал: «Ну, до возвращения истинного царя осталось совсем недолго, а там уже все трудности минуют и Москва заживет спокойно, не так ли?».
— Мы вам очень, очень благодарны, — Мнишек помолчал и продолжил: «И, конечно, Дмитрий Иванович наградит вас землями, по воцарении на престоле».
— Не в землях дело, — отмахнулся Теодор, — мне просто хочется видеть свою страну процветающей, ваша светлость.
— Нам тоже, пан Теодор, — тихо сказал Мнишек. «Нам тоже».
Лиза вышла на рыночную площадь, и взглянула в сторону толчеи вокруг торговых рядов.
«Все-таки хочется в Москву, — подумала она. «Или в Венецию. Львов, конечно, с ними не сравнится, но тоже — город, не деревня».
На кафедральном соборе зазвонил колокол и Лиза, перекрестившись, свернула в узкую, вымощенную булыжником улицу, разминувшись с повозкой, груженой битой птицей.
В лавке было сумрачно — кружева не любили солнца.
— Пани Эльжбета, — торговец расплылся в улыбке. «Готов ваш заказ, платки, как и просили, шесть штук, и три рубашки, одна, — он подмигнул, — короткая».
Лиза чуть покраснела и ворчливо сказала: «Длинные рубашки не всегда удобными бывают».
— Это точно, — владелец протянул ей перевязанный лентой сверток. Лиза положила на прилавок шелковый мешочек — серебро чуть звякнуло, и, попрощавшись, вышла.
«Дальше уже не наше дело, — вспоминала она слова мужа, возвращаясь в покои воеводы.
«Там позаботятся о том, чтобы письма были доставлены по назначению».
Вечером, сидя у камина, она читала письма от матушки, и вдруг, подперев рукой щеку, вздохнула: «Даже Феде их не отвезти, опасно это. И то, все, что приходит от Джона, — он сразу сжигает». Она бросила в огонь листки, и, вдруг, улыбнувшись, погладила печать со львом и единорогом.
— Поменяли, — смешливо подумала Лиза. «Ну, да король Яков — он ведь Стюарт, новая династия». Она вдруг вспомнила мраморную лестницу венецианского палаццо, и его губы.
«Нежные губы, такие нежные, — подумала Лиза. «Да нет, — она встряхнула головой, — никого кроме Феди мне не надо, а то был морок, наваждение, как тогда, — женщина вдруг поежилась, — в Несвиже».
Оставалось последнее письмо. Она раскрыла конверт, и, пробежав глазами строки, улыбнулась, — посчитав на пальцах.
— Шестой мальчик у нее, — Лиза рассмеялась. «Господи, я с двумя детьми жалуюсь, бывает, а у Мирьям семеро — и ничего, справляется. Но у нее дочка старшая, уже и взрослая, Пети нашего на год младше, помогает. Нам бы дочку, и Федя девочку хочет, — Лиза почувствовала, что опять улыбается. «Ну, вот до Москвы доберемся, и рожу. Хотя, наверное, опять сын будет, ну да тоже хорошо».
Она встала, и, сбросив халат на меху, повертелась перед зеркалом. «Короткая, — Лиза огладила руками нежное, сливочного цвета кружево. «Как раз такая рубашка, как Федя хотел. Как он там с мальчиками один? Хотя, что беспокоиться, батюшка был хороший отец, и Федя тоже — для детей ничего не жалеет. А еда — ну оставила я им, если не хватит, — Лиза вспомнила забитую кладовую, — в трактире возьмут».
Женщина забралась в большую кровать, и, потянувшись, зевнув, сказала: «Ну вот, завтра и домой!».
Болотников спустился к реке и посмотрел на лодку, что, борясь с быстрым, сильным течением, медленно приближалась к берегу.
«Значит, через границу вместе отправимся, — мужчина задумался. «Можно было бы там все, и закончить — и с ним, и с детьми. Но ее мне везти некуда, не в лагерь, же военный. Хотя, если обвенчаться, — а обвенчаться надо, — то можно и при себе держать. Никто ее тронуть не посмеет, а кто посмеет — тот в землю ляжет.
— Но нет, прав был Рахман-эфенди, подожди, потерпи. Потом их найдешь. Хотя, — он вспомнил синие глаза и нежную, белую кожу, — я бы ее прямо на трупе мужа своей сделал, как положено. Так и будет, но не сейчас. И щенков этих надо вырезать, ни к чему они, мне сыновей родит».
— Здравствуйте, пан Теодор, — поклонился он, как всегда, подумав: «Господи, я девять вершков, а он — все пятнадцать, наверное».
— Здравствуйте, пан Иван, — мужчина обернулся и велел сыновьям: «Бегите, я сейчас».
Дети пробурчали что-то себе под нос, кивнув Болотникову, и наперегонки рванулись по низкому берегу к замку.
— Вы вот что, — сказал пан Теодор, оглядывая собеседника, — будьте готовы уехать сразу же, как познакомимся с государем. Вам надо зимой юг поднимать, незачем тут сидеть. Возок я уже взял у его светлости, самый неприметный, лошадей таких же запряжем — но резвых.
— Под Кромами расстанемся, я на Москву отправлюсь, а вы уж там, — пан Теодор усмехнулся, — начинайте. Письма вам государь даст, его собственной руки, так что не бойтесь, смело обещайте людям землю и волю — царь Дмитрий Иванович никого не обидит.
— А ведь у него глаза такие же, — вспомнил Болотников, — как у Рахмана-эфенди. Внутри лед в них, и острый, неровен, час — обрежешься. У того только серые были, ну и ростом он был, — мужчина про себя усмехнулся, — до пяти вершков не дотягивал».
— Хорошо, — вслух сказал он, и добавил: «Может, и встретимся еще, пан Теодор».
— Как царя Дмитрия Ивановича в Успенском соборе Кремля Московского на царство помажут, — так и встретимся, — сухо ответил мужчина.
Болотников вдруг спросил: «А прелаты здешние как же — не поедут на Москву?».
— Отчего же, — Теодор усмехнулся, — царь их сам пригласит, да и жена у него католичка будет, сами знаете, пан Иван. А уж потом, — Теодор пожал плечами, — кто решит в православии остаться, тот и останется, под Рим никого насильно загонять не станут».