"Вельяминовы" Книги 1-7. Компиляция
Шрифт:
Мужа она не видела с марта, прошло пять месяцев с тех пор, как он уехал на север. Раньше они тоже, бывало, расставались надолго, Федор ходил на Казань, к низовьям Волги, в Астрахань, на границу Дикого Поля, но в Москве особо скучать некогда— то хлопоты домашние, то служба при царице, в Колывани же все было иначе.
Здесь она свободно ходила одна по улице, как в своем новгородском детстве. На Москве невозможно было себе представить, что замужняя боярыня куда-то пойдет одна — только со слугами, только в возке. И мужи московские опускали, завидев ее, глаза, упаси Боже встретиться взглядом с женщиной, ибо она есть сосуд соблазна.
Она отложила книгу и задула свечу, улегшись, как любила, на правый бок, подложив руку под голову. Глаза, что виделись ей, — ровно стоял он сейчас рядом, — были серо-зеленые, и была в них не привычная спокойная уверенность, а тоска. Такая тоска, что хотелось птицей перелететь к нему и хоть немного, хоть чем, тоску ту отвести.
Феодосия заснула, и опять привиделся ей белый домик на сером утесе над морем. Она сидела у очага с прялкой и смотрела на огонь. Тепло и уютно в доме, будто и нет за окном ветра, не свистит он в трубе, не громыхает ставнями. Она улыбнулась вошедшему темноволосому мужчине. То был муж ее, отец ее детей — и того, что сейчас мягко бился под сердцем, — но не Федор. Она встала ему навстречу, обняла. У него были сухие, жесткие губы, пахло от него солью, ровно море заглянуло к ним на огонек.
Феодосия рывком села в постели. Тишина стояла вокруг, за стеной посапывала Марфа.
Подушка была мокрой от слез. Женщина тихонько вздохнула, перевернула ее и снова задремала, на этот раз без снов.
— Когда воевать-то пойдете? — спросил Никита Судаков у зятя, налаживая парус.
Тот нерешительно переминался с ноги на ногу.
— Тоже мне тайна, чудак человек. — Никита хмыкнул. — Любая баба тебе скажет, что пока снег не выпал да реки не встали, конницу в Ливонию пускать не след — потонете в грязи.
Зимы там сиротские, льда крепкого до Святок не бывает, вот и выходит, что до января вы туда не тронетесь. Прав я?
— Прав, все так.
— Что ж, время еще есть. Сейчас у нас конец июля, посмотрим, как оно сложится. Бумаги, кои нужны тебе будут, в усадьбе лежат, в ларце. Ключ я тебе отдал. Давай, Федор Васильевич, обнимемся на прощанье.
— Спасибо тебе, Никита Григорьевич.
— Феодосию с Марфой береги.
Судаков вывел лодью на середину реки и помахал рукой. Поднявшись на галерею крепости, Федор смотрел, как уходит вдаль лодья по простору Ладоги — туда, где играла веселая, легкая волна.
Феодосия сидела в сводчатой комнате, что выходила на двор аптеки, склонившись над каменной ступкой. На столе лежали Die Grosse Wundartznei [4] Парацельса, которую ей одолжил хозяин аптеки, и один из семи томов De Humani Corporis Fabrica [5] Андрея Везалия.
— Все же, фрау Тео, не могу я согласиться с вами, — сказал Ганс Штейн, пожилой, но шустрый не по годам аптекарь. — Травы — это прекрасно, ими лечил еще Гиппократ, но травы не панацея. Хирургия, — он наставительно поднял палец, — приходит на помощь тогда, когда все остальное бессильно.
4
Большая хирургия (нем.)
5
О строении человеческого тела (лат.)
— Забота врачевателя, герр Штейн, — суховато возразила Феодосия, — вылечить болящего до того, как дело дойдет до пилы.
— Хотел бы я посмотреть, фрау Тео, какими травами вы будете пользовать конечность, подлежащую ампутации, — пожал плечами Штейн. — Вы можете снять симптомы воспаления, но не можете остановить гангрену.
— Большинство ампутаций, герр Штейн, — Феодосия сняла с полки склянку с жидкостью, — происходят из-за того, что в рану попадает грязь.
— И как же грязь приводит к воспалению? — насмешливо спросил Штейн.
— Попробуйте размазать грязь, да и любую субстанцию, по неповрежденной коже. — Феодосия добавила в ступку пару капель содержимого склянки. — Например, сок ядовитого растения. Вы можете получить ожог, но не умрете. Но если на коже будет хоть малая царапина, то яд попадет в кровь, и она понесет его к сердцу.
— Но при чем тут яд? — всплеснул руками Штейн. — Грязь, что у нас под ногами, не ядовита, иначе мы бы все бы давно перемерли.
— Не знаю, герр Штейн, — Феодосия смотрела, как пузырится в ступке резко пахнущая кашица. — Может, вокруг нас существуют невидимые человеческому глазу вещества, которые вызывают воспаление. Вот, — подвинула она ему ступку, — что скажете?
Аптекарь понюхал и одобрительно поцокал языком.
— Неплохо, очень неплохо. Теперь добавьте толченый мел, он там, слева, и можно делать пилюли.
Прислонившись к дверному косяку, Маккей любовался Феодосией. Утренний свет золотил сколотые на затылке косы, покрытые легким чепцом. На ней было простое темное платье с длинным черным передником. Она склонилась над столом, чуть прикусив губу. Штейн негромко приговаривал: «Да-да, именно такого размера. Чуть меньше — и ее легко можно выронить, чуть больше — и будет трудно глотать».
Джеймс кашлянул.
— Приветствую, вас, капитан, какими судьбами? — расплылся в улыбке аптекарь. —.
Надеюсь, на «Клариссе» все здоровы?
— Здоровей некуда, однако, герр Штейн, путь нам предстоит долгий, и хорошо бы пополнить запасы корабельных снадобий.
— Разумеется, — захлопотал аптекарь. — Собрать вам все по обычному списку?
— Да, как всегда. Пришлите кого-нибудь, как все будет готово, я приеду и расплачусь.
— Прямо сейчас и займусь. — Штейн вышел из комнаты.
— Знаете, миссис Тео, вы оказались правы, — признался Джеймс, когда они остались одни.
— В чем же? — она стояла очень прямо и вертела в пальцах нож для разрезания пилюль.
— Положите нож на стол, прошу вас, а то я начинаю вас бояться, — улыбнулся Маккей. — А правы вы насчет грязи. Смотрите — он закатал рукав льняной рубашки. Рука была смуглая и крепкая, вдоль нее змеился давний извилистый шрам. — Мне должны были отрубить руку, но я был ранен, рана загноилась, и Салих Рейс [6] , наместник султана в Алжире, приказал ее сначала вылечить, а уж потом рубить.
6
Салих Рейс (ок. 1488–1568) турецкий корсар и адмирал османского флота, прибл.